Пошехонские предания (главы 16-18)

Введение, главы 1-2

Главы 3-5

Главы 6-9

Главы 10-15

16. Игуменья Таисия

В 1881 году митрополит Новгородский и Санкт-Петербургский Исидор назначил начальницей Леушинской обители монахиню Таисию, подвизавшуюся ранее в качестве казначеи в Званском Знаменском монастыре Новгородской губернии.

За год до того местная юродивая Евдокия Родионова как-то принялась расхаживать по обители, размахивая палками и припевая: «Таисья больше всех, - кланяйтесь ей. Ха-ха-ха. Таисья больше всех». Когда монахиня Леонтия покинула Леушино, сестры спрашивали юродивую, кто будет новой начальницей, и какова их дальнейшая судьба. Та ответила: «А вот, коли приедет к нам начальница с колоколом, то будет нам мама, а коли без колокола будет, - обратно отошлем; нам, мол, с колоколом надо, к Благовещенью звонить будем».

23 марта 1881 года монахиня Таисия прибыла в Леушино, везя с собой колокол, который неожиданно пожертвовала обители знакомая с ней мологская купчиха Гамулина. На Благовещение в обители был услышан его первый звон.

Ко времени приезда монахини Таисии в Леушино здесь было уже около шестидесяти сестер, притом, все присходили из крестьянского сословия, тогда как сама она была из дворян. Сразу выделилась группочка недовольных, руководимая уже помянутыми выше купцами Максимовыми, которая принялась сочинять на начальницу клеветнические наветы, отправляя их митрополиту Исидору. Тот вызвал монахиню Таисию к себе в Санкт-Петербург, где отдал ей для ознакомления образчики кляуз. Их чтение так подействовало на подвижницу, что у нее отнялись руки и ноги. После двухмесячного неподвижного лежания в постели (а нервный паралич усугубился воспалением легких), монахиня Таисия, вопреки всему, полуживая, решилась ехать в Рыбинск на поезде в лежачем положении, чтобы успеть вернуться в Леушино до весенней распутицы. Явились доктора и сказали, что это немыслимо. Когда мать Таисия пребывала в великой скорби и раздумьях, ей во время молитвенного бодрствования явился Архистратиг Божий Михаил и исцелил ее. Она самостоятельно встала с постели, руки и ноги начали действовать, и она поспешила в свою обитель. Клеветницы, ранее сами отделившиеся от общины и жившие неподалеку, после этого присмирели. Со временем было достигнуто примирение и с купцами Максимовыми.

По тщательном исследовании всего дела митрополит Исидор в 1885 году стал ходатайствовать перед Синодом о преобразовании Леушинской общины в общежительный монастырь и присвоении ее начальнице сана игуменьи. Это ходатайство было удовлетворено.

Матушка принялась за обширное строительство: храмы, скиты, школа, пристань на Шексне, подворья в Череповце, Рыбинске, Санкт-Петербурге… А сколько времени и сил отнимали неусыпные заботы о духовном здравии насельниц – дабы они жили мирно и согласно со своей совестью и между собой!

В 1891 году Леушинскую обитель посетил кронштадтский пастырь Иоанн Ильич Сергиев, известный на всю Россию и за её пределами как великий молитвенник и чудотворец. Когда он служил в кронштадтском соборе, к нему приносили целые ворохи телеграмм со всевозможными просьбами от самых разных людей. Отец Иоанн с дерзновением возносил человеческие скорби ко Господу, точно это были его собственные скорби, и люди получали утешение. Святой постоянно путешествовал по России, откликаясь на просьбы верующих людей.

Когда праведный Иоанн Кронштадтскийдвигался по Шексне на пароходе из Череповца в Рыбинск, матушка Таисия, веруя в то, что посещение отца Иоанна ниспошлет на ее обитель благословение Божие, очень просила его уделить время и внимание Леушину. Тот согласился с охотой, и с того, то есть 1891 года, бывал у матушки Таисии вплоть до своей кончины в 1908 году, отдыхая здесь душой в окружении близких ему по духу людей.

Сохранились тщательно записанные игуменьей Таисией ее беседы с отцом Иоанном. Мы приведем малую часть из них – с целью дать иллюстрацию той напряженной духовной жизни, которая когда-то била ключом здесь, на берегах Шексны.

И.Т. (Игуменья Таисия): Как сохранить в душе мир с Богом, восстановленный в ней чрез таинства, или чрез тайное покаяние, или милосердием Божиим?

О.И. (Отец Иоанн): Ничем так не сохранишь мир, состоящий в общении с Богом, как вниманием к себе. Вообще, человек, проходящий жизнь духовную и ревнующий о спасении, должен неослабно внимать себе, т.е. замечать все движения своего сердца и ума. За ними сильно назирает враг и ищет уловить их; и когда найдет скважинку, т.е. минуту, не занятую вниманием самого домохозяина, тотчас же вторгается и сам начинает хозяйничать в его душе, и много может навредить ей.

И.Т.: А как тяжело чувствует себя душа, когда, очистившись и восстановив свое общение с Богом, опять нарушит его!

О.И.: На чистом и белом виднее пятнышко и самомалейшее - так и на душе чистой, а в черном и грязном они и незаметны за общей чернотой и грязью. Опять так и выходит, что надобно внимать себе и иметь непрестанное памятование о Боге и внутреннюю молитву.

И.Т.: Батюшка, научите меня молиться.

О.И.: Самое простое дело – молиться, а вместе и самое мудрое. Дитя малое умеет по-своему молить, просить своего отца или мать о том, чего ему хочется. Мы – дети Отца Небесного; неужели детям ухищряться просить отца? Как чувствуешь, так и говори Ему свои нужды, так и открывай свое сердце. «Близ Господь всем призывающим Его во истине... и молитву их услышит» (Пс. 144, 18, 19). «Еще глаголющу тебе, речет: «Се приидох!»; О, как велико милосердие Божие к нам! Но вместе и будь мудра и осторожна, береги ум от рассеянности и скитания, или суетности.

И.Т.: С принятием сана начальственного я мало молюсь, батюшка: вечером не знаешь, как до подушки добраться, так умаешься от дневных дел и забот, а утром, прежде еще, чем я встану, дела встанут, и лишь отворишь дверь, то едва ли вернешься для молитвы.

О.И.: Не «во многоглаголании» (Мф. 6, 7) молитва и спасение. Читай хотя и немного молитв, но с сознанием и с теплотою в сердце. А главное, в течение целого дня имей память о Боге, т.е. тайную, внутреннюю молитву. Я и сам не имею времени выстаивать продолжительные монастырские службы, но везде и всегда – иду ли я, еду ли, сижу или лежу – мысль о Боге никогда не покидает меня, я молюсь Ему духом, мысленно предстою Ему и созерцаю Его пред собою. Предзрех Господа предо мною выну... да не подвижуся (Пс. 15, 8); мысль о близости Его ко мне никогда не покидает меня. Старайся и ты так поступать.

Приведем здесь и трогательную картину прощания двоих столпов Православия рубежа XIX-XX  веков на шекснинской пристани Борки.

И.Т.: Вы очень спешили, батюшка, и даже не покушали ничего; мне очень совестно, что вы совсем голодны.

О.И.: Напротив, я сыт больше, чем нужно. Я хотел бы быть голодным; когда голоден телом, то душа сытее, свободнее, легче можешь возноситься горе, а сытое тело и душу может пригнетать, порабощает, да и «не о хлебе единем жив будет человек» (Мф. 4, 4).

И.Т.: Удивляться надобно, батюшка, как это вы всякий и самый простой, заурядный случай и даже каждое слово обращаете в назидание, в урок. Вот хотя бы и из этого слова какой высокий смысл выносите!

О.И.: Христианин должен весьма осторожно относиться к каждому слову и стараться обратить его в пользу себе и собеседнику.

И.Т.: Ну вот, родной батюшка, подъезжаем к пристани, сейчас разлучимся. (И я заплакала.)

О.И.: «Кто ны разлучит от любве Божия» (Рим. 8, 35)? И нас с тобой, матушка, любящих Господа, ничто не разлучит ни в сей жизни, ни в будущей – веруй и надейся. «Держи, еже имаши, да никтоже восхитит венца твоего» (Откр. 3, 11).

И.Т.: Чем могу я выразить вам мою искреннюю, глубокую благодарность за посещение нашей обители? О, если бы я могла чем-нибудь послужить вам или угодить!

О.И.: Угождай Господу, больше мне ничего не надо, и ничто не может быть для меня более приятного.

Под духовным руководством праведного Иоанна Кронштадтского игуменья Таисия в последующие годы основала ряд монастырей, которыми стали руководить ее воспитанницы из Леушина. Это Воронцовский монастырь в Псковской губернии, Сурский – в Архангельской губернии, Иоанновский – в С.-Петербурге, Парфеновский – в Череповецком уезде Новгородской губернии, Вауловский скит - в Ярославской губернии; наконец, ее стараниями был возобновлен Ферапонтов Белозерский и Антониев Черноезерский монастыри в Новгородской губернии.

В 1903 году Пошехонскую страну посетила сибирская язва – в летнюю пору начался мор скота. В это время отца Иоанна Кронштадтского ждали в Леушине. Повсюду были установлены карантины – с целью не допустить распространения заразы. Приведем далее рассказ игуменьи Таисии.

- Утром я отправилась навстречу Батюшке и еще на пароходе рассказала ему всё. Выслушав меня молча, Батюшка встал со своего места и стал ходить по трапу парохода и молиться. Через полчаса времени он снова сел подле меня и сказал: «Какое сокровище – молитва! Ею всё можно выпросить от Господа, всё получить, всякое благо, победить всякое искушение, всякую беду, всякое горе». Я уже начинала смекать по этим словам, что и наша «сибирская язва» победится его молитвами, что и высказала ему. Батюшка ответил: Что же – вся возможна верующим! (Мк. 9, 23).

Когда пароход подошел к пристани «Борки», то на ней уже собралась не одна сотня домохозяев и хозяек, намеревающихся просить Батюшку помолиться об избавлении их от такого тяжелого наказания, как потеря скота.

Далее представлено описание беседы отца Иоанна с крестьянами, при чтении которого невольно вспоминается клятва игумена Порфирия с братией Пошехонской Адриановой пустыни перед старцем Исаией, произнесенная за три века до описываемых здесь событий, - прекратить «пьянственные нравы».

- Что мы будем делать без скотинки-то, кормилец? Ведь ни земли не вспахать, ничего, - хоть по миру иди! Уж и без того-то бедно, а тут еще такая беда.

 – За грехи ваши Господь попустил на вас такую беду: ведь вы Бога-то забываете; вот, например, праздники нам даны, чтобы в церковь сходить. Богу помолиться, а вы пьянствуете; а уж при пьянстве чего хорошего, сами знаете!

 - Вестимо, батюшка, кормилец, чего уж в пьянстве хорошего, одно зло.

– Так вы сознаетесь ли, друзья мои, что по грехам получаете возмездие?

 - Как же не сознаваться, кормилец! Помолись за нас, за грешных!

 И все пали в ноги. Батюшка приказал принести ушат и тут же из реки почерпнуть воды; совершив краткое водоосвящение, он сказал:

- Возьмите каждый домохозяин себе этой воды, покропите ею скотинку и с Богом поезжайте, работайте; Господь помиловал вас.

На фото: Леушинский монастырь

Игуменья Таисия продолжает:

- Затем Батюшка вышел на берег, где уже стояли наши лошади, которых он сам окропил, равно и привезшую меня на пристань лошадку, и мы безбоязненно поехали в обитель. В тот же день все мужички поехали куда кому было надо, все карантины были сняты, о язве осталось лишь одно воспоминание, соединенное с благоговейным удивлением к великому молитвеннику земли Русской.

В свое время судьбой архитектурного комплекса Ферапонтова монастыря озаботился упомянутый здесь митрополит Санкт-Петербургский и Новгородский Исидор. Дело в том, что после монастырской реформы Императрицы Екатерины он был упразднен (в 1798 году). Один из храмов стал приходским, а другие без всякого о них попечения разрушались. Незадолго до кончины митрополит Исидор просил игуменью Таисию озаботиться судьбой Ферапонтова монастыря. Эта просьба осталась у нее в сердце. Через два десятка лет по ходатайству матушки Таисии обитель была возобновлена. 10 декабря 1903 года последовал соответствующий указ Святейшего Синода.

Далее в своей книжке «Сказании о Ферапонтовом монастыре» игуменья Таисия пишет:

- Уже 2 января 1904 года состоялась приёмка церквей Ферапонтова прихода вновь восстановленным монастырем того же имени. Вскоре приехали и сестры Леушинской обители в Ферапонтово для введения там монастырского пения при богослужении согласно с правилами и уставами иноческой жизни и для начала монастырского хозяйства.

Негде было приютиться этим пришельцам – первым сестрам Ферапонтова монастыря! Не было ни одного помещения, пригодного для жительства! Теснота и крайние лишения всякого рода встречали их на каждом шагу. Единственный стоявший еще каменный корпус, называемый «сушилом» (потому что прежде в верхнем этаже его рыбаки сушили свои сети), наружно хотя и похожий на дом, потому что к бывшему 500-летнему юбилею кое-как промазали и загладили его наружные продольные глубокие трещины, внутри представлял собою лишь груды развалин от упавших внутренних стен и совсем рухнувшего внутрь верхнего этажа, - к нему и подойти страшно, рискуя быть придавленным.

С левой стороны тоже полуразрушившихся Святых ворот имеется малая деревянная изба, состоящая из двух половин – в одной помещался сторож, другая служила местом отдохновения прихожан в ожидании богослужения. В этой-то избе на первое время и приютились двадцать человек Леушинских сестер. В великой тесноте и во всесторонних лишениях пришлось им прокоротать всю половину зимы…

Игуменьи Таисии пришла мысль разобрать угрожавшее рухнуть здание «сушила», или бывшей казенной палаты, на кирпич, поэтому она испросила соответствующего благословения у епископа Новгородского и Старорусского Гурия. Тот сделал запрос в Императорскую Археологическую комиссию, без разрешения которой разрушать памятники архитектуры не позволялось. В августе 1904 года художник-архитектор комиссии Петр Петрович Покрышкин прибыл обследовать архитектурный ансамбль Ферапонтова монастыря. Согласно его расчетам, на восстановление обители требовалось 50 тыс. рублей. Заключение Императорской комиссии позволило матушке Таисии обращаться в самые высокие инстанции для сбора пожертвований на восстановление Ферапонтова монастыря. Работа закипела. Указом Святейшего Синода от 30 мая 1906 года настоятельницей возобновленного монастыря стала леушинская монахиня Серафима (Сулимова), вскоре возведенная в сан игуменьи.

Сестры Леушинской обители на сенокосе

Судьбой обители озаботилась тогда Императрица-Страстотерпица Александра Феодоровна. Она неоднократно встречалась с игуменьей Таисией, изыскивая способы благоукрашения храмов Ферапонтова.

В 1911 году архиепископ Новгородский Арсений (Стадницкий), посетив в сопровождении игуменьи Таисии Ферапонтов монастырь, принял решение о проведении Всероссийского тарелочного сбора в пользу восстановления обители в день памяти преподобного Ферапонта – 27 мая. Этот сбор принес более 25 тыс. рублей. По благословению того же владыки Арсения в то же время был образован «Комитет по восстановлению Ферапонтова Белозерского монастыря» во главе с членом Императорской археологической комиссии князем А.В. Оболенским, который был из того же рода, что и архиепископ Иоасаф, подвизавшийся в Ферапонтове в XV веке. В состав комитета вошли помянутый выше П.П. Покрышкин, архитектор Константин Константинович Романов и другие деятели. Работа стала производиться квалифицированно – много внимания и сил было уделено укреплению фундаментов зданий. В апреле 1914 года архиепископ Арсений объявил новый Всероссийский тарелочный сбор, который дал более 13 тыс. рублей. В феврале 1914 года Государственной Думой был рассмотрен «Законопроект об отпуске из казны средств на обновление Ферапонтова женского монастыря» в сумме 35 тыс. рублей. Большинство членов Думы высказалось в его пользу. После одобрения Государственным Советом и утверждения Императором проект принял силу закона.

Все выше перечисленное свидетельствует о той огромной просветительской работе, что была проделана матушкой Таисией по привлечению внимания общественности к древним обителям и храмам России. Существенно помогла в этом ее уже упомянутая здесь книга, а также исследование В.Т. Георгиевского «Фрески Ферапонтова монастыря», увидевшая свет в 1911 году.

К 1917 году Ферапонтов монастырь был почти полностью восстановлен.  То огромное внимание, что он к себе привлек, не позволило новой власти просто разорить обитель. В 1920-х годах здесь, по упразднении монастыря, открылся музей.

В 1911 году усилиями игуменьи Таисии началось возрождение Черноезерского монастыря (в местности, называемой Черными озерками) в глуши, на северо-востоке Череповецкого уезда, основанного преподобным Антонием Черноезерским (о жизни которого в настоящее время почти ничего не известно), в месте, где прочно обосновались раскольники. Устроение новой обители курировал архитектор К.К. Романов.

Старица Таисия дважды имела памятные встречи с Императором Николаем II, в ходе каждой из которых читала посвященные ему стихи, исполненные искренних верноподданнических чувств. Это было важно в то время, когда поношение царствующей особы во всё больших кругах русского общества стало почитаться чуть не за правило хорошего тона.

Игуменья Таисия, претружденная заботами и удрученная болезнями, мирно преставилась ко Господу в Леушинской обители 2 января 1915 года, в день памяти преподобного Серафима Саровского.

17. Живописец Василий Верещагин

Одного из центральных мест заслуживает в нашем очерке уроженец Череповца Василий Васильевич Верещагин. Офицер, погибший в Русско-Японскую войну в морской пучине вместе с адмиралом Макаровым (31 марта 1904 года), он известен, прежде всего, как гениальный живописец.

Его младший по возрасту коллега М.В. Нестеров называл Верещагина человеком «американизированного типа», имея в виду ту особенность, что он не искал проторенных путей и явил собою пример личности в высокой степени независимой. Эта черта запечатлелась в его творчестве, совершенно своеобразном и неповторимом.

Его реализм, в смысле прозрения в самую суть жизненных явлений, касался не одной только живописи. Литературные опыты Верещагина отличаются такой же точностью, правдивостью, строгим соответствием формы содержанию.

Если он записывал чьи-то рассказы, последние при всей безыскусности речи, сочны, полноценны и, точно через по-особому настроенное зеркало, отражают внутренний мир собеседника, выявляя в нем главное и отстраняя второстепенное.

Возьмем зарисовку «Из рассказов крестьянина-охотника Новгородской губернии Череповецкого уезда»:

- …Прежде оленей много было, нынче неизвестно для чего не стало; нынче лоси забегают, а пока олени были, не было и лосей, так думаю, уж не эти ли выжили оленей-то. Олень есть траву да мох с елочек, а лось-то - вересняк да крушинник, да осинку или сосенку молодую гложет; коли осину стоячую или лежачую или сосняк мелкий гложут – значит, есть лоси, поэтому их и узнаешь. Олень-то допущает близко; когда так сажен на 20 подпустит, а лось и за пол версты учует человека. Прошлую зиму только одного лося убили мы с сыном; да ноги-то худ ходят, так я уж прочь отваливаюсь от этого дела, а вот в П*** много убили… Как можно!

Вот пояснение к сказанному самого Верещагина:

- Олени действительно пропали из наших мест; прежде хаживали они стадами штук по тридцать, а нынче совсем их не видно стало. Некоторых зверей, как, например, волков и лисиц, стало больше; очень может быть, что волки выжили оленей. Зато с недавнего времени появившиеся лоси с избытком вознаграждают за оленей. Недавно у нас убили лося вышиною 3 аршина (до хребта), весом 15 пудов: одна задняя лопатка с жирным, вкусным мясом весила более 2 пудов. Насколько олень сухопар и поджар, настолько же лось крепок корпусом и ногами; осенью он походит телом на хорошо откормленную лошадь. Бегает лось очень скоро, не тише оленя, и с тем преимуществом, что не так скоро устает, как олень. Шкурки лосиные продаются здесь не дороже 3 руб. штука. Крестьяне пробовали отдавать кожу в обделку на сапожный товар; по общему отзыву, обувь из этого товара крепка и носится хорошо в сухое время, мокроты же не переносит, что, впрочем, могло происходить от дурной выделки кожи, так как сделан был только один опыт.

Приведем теперь из рассказов того же охотника описания встреч с медведями:

- …С большого Спасова дни начнет вот медведь похаживать, каждое лето сколько коров мнет. А.В. – покойник послал меня за медведем – корову подшиб верст за пять всего: «Ступай-ка, - говорит, - покарауль, не можешь ли ушибить». Я и сошел караулить, рано сошел, солнышко еще не закатилось – в сенокосное время было, недосуг… Ну, да нельзя нейти… Вижу, идет медведь, ботает так, на гриву выходит, а падаль уж близко; ён же и подшиб корову, к ней и идет. Вересняк такой частый хрустит! Дух-то мой, вишь, учуял, так взял да и пополз; подполз совсем близко, да и зачал эдак вверх поглядывать; да меня понюхивать – тут и увидел меня, да и на дыбы встал, да как фукнет на меня!.. Что же ты, братец, думаешь, не взяло ружье; в затравке, что ль, отсырело – на полке-то вспыхнуло, а выстрела нет. Ён вскочил да как побежит прочь!.. Всю ночь я сидел; бродит около, кругом, а близко не подходит; что делать-то, заряжено не для глупости было, да так вышло; а медведь хороший был, большой да жирный. Эти медведи – ой, какие лукавые! И не пришел бы ён, кабы я на ходулях сажен сотню не прошел: до следу человеческого как дойдет, так и поймет дело и поворотит. Иное идешь за птицей али без ружья, так думаешь, что коли встречу-то, ведь он убьет. Вот с волками, так хоть и палкой иное справишься, а с медведем хитро, как сердит! В лес-то пошел раз, так на селище посреди моста – мост там такой большой, - медведь идет, а ружья-то не было, за грибами ходил, так мостовину взял, да на него эдак и машу да рычу: «У! У, ты!»… Остановился ён близко уж да застонул, да в сторону и повалил.

Все больше его по ночам опасаешься. Ён прямо и к падали не пойдет, не одинаго обойдет: не прошел ли кто – прошел, так поворотит назад и идет в свое место. Тут надо одному ходить; в первый день, как корову зарезал, на ели или на чем случится тихим образом и сиди, и не зевай; ружье-то обмой хорошенько, духу-то не давай; один вот только испугаешься, коли не привычен. Это, братец, за медведем ходить, так по книге Божией показано, что двенадцати сил надобно быть; только не разговаривай: и потихоньку что скажешь товарищу – ён услышит, чУток! Тут уж на смерть идешь: убьешь – так убьешь, а не убьешь, так пропадешь. Мы хоть из-за оброка ходим; только и добычи, только тем и покормимся, а господа из-за чего ездят? Из-за потехи, поглядеть да потешиться – охота-то пуще денег»…

Вот комментарий по этому поводу Верещагина:

- Кажется, старик преувеличивает опасность встречи с медведем. Я, правда, например, слышал, что здешних баб, когда они ходят за ягодами, медведь часто пугает, но чтобы какую тронул когда-нибудь – случается очень редко. Не знаю, справедливо ли поверье у здешних крестьян, что когда человек первый увидит медведя, то всегда может испугать и прогнать его; если же, наоборот, медведь первый заметит человека, то тут надобно ждать беды.

Великолепны литературные зарисовки Верещагина в книге «Иллюстрированные автобиографии нескольких замечательных русских людей», передающие сложные судьбы ничем, на первый взгляд, неприметных соотечественников. К сожалению, останавливаться на них здесь уже нет возможности.

Почему мы привели безыскусные рассказы пошехонского охотника? Потому что они, во-первых, передают живую речь человека, сформировавшегося как личность еще при крепостном праве, привнося в картину нашего повествования необходимый ей колорит. Во-вторых, это сделано с целью показать неподдельный интерес одного из выдающихся уроженцев Пошехонской стороны к жизни земляков. Он ощущал с ними единство. Именно эта укорененность в почве общенародного сознания, наряду с несомненной гениальностью, подняла творчество Верещагина до мирового уровня. Стремившийся понимать сознание собеседника в его неразрывной связи с окружающим миром, с их взаимными влияниями, мог подняться до высоких обобщений характера всечеловеческого.

Обратимся к одной в большей степени теоретической искусствоведческой работе живописца, статье «Реализм», увидевшей свет в журнале «Художник» в 1891 году и тогда же перепечатанной в нью-йоркском издании «American Art Galleries». Здесь дан не манифест, а внутреннее видение направления, в котором живописец сам работал и которое, наверное, понимал, лучше многих художественных критиков.

Реализм Верещагина – это квинтэссенция жизни. Отсюда – его сила и универсальность. Очень взвешенная, очень точно выверенная, как и всё в его творчестве, статья «Реализм» состоит из двух частей. Первая посвящена живописи. Вторая, меньшая по объему, - реальной жизни, с ее животрепещущими проблемами в политической, идеологической, религиозной сферах. Под пером Верещагина-мыслителя изобразительное искусство помогает их разрешению.

Василий Васильевич пишет:

- «Что такое, по вашему мнению, реализм?» - спросил я у одной весьма образованной дамы в Берлине, которая много рассуждала о реализме и реалистах в искусстве. Барыня, по-видимому, затруднялась ответить сразу и нашлась только сказать, что «реалист – тот, кто воспроизводит вещи реальным образом»…

Оттолкнувшись от этого столь поверхностного определения, Верещагин начинает цепь своих рассуждений:

- Я… утверждаю, что в тех случаях, когда существует лишь простое воспроизведение факта или события без всякой идеи, без всякого обобщения, может быть, и найдутся некоторые черты реалистического выполнения, но реализма здесь не будет и тени, т.е. того осмысленного реализма, в основе которого лежат наблюдения и факты – в противоположность идеализму, который основывается на впечатлениях и показаниях, установленных a priori.

Далее живописец цитирует статью из американской газеты «Sunday Express», в которой представлено впечатление от выставки его работ в Париже. Автор, сославшись на известного художественного критика Даржанти из «Courrier de l’art», говорит, что Верещагин осуществляет переход от «грубого реализма», что вторгся в то время во французское искусство, к победе идеи. Затем Василий Васильевич приводит несколько восторженную оценку его творчества, которая дана в лондонском издании «Christian»:

- Картины эти принадлежат кисти Верещагина, не уступающего ни одному из современных представителей живописи, что касается до мастерства техники, и превосходящего всех художников, когда-либо живших, величием своих нравственных целей и применением своих поучений к сознанию всех, кто только даст себе несколько труда понять его.

Я хочу лишь сказать, что тот, кто упустит случай увидеть эти картины, упустит наилучшую возможность понять век, в который он живет; если девятнадцатое столетие имело когда-либо пророка, то этот пророк есть русский художник Верещагин.

Приведя отзывы иностранной печати, в которых свидетельствуется, что русский живописец работает в направлении реализма, однако настолько пронизанного мыслью, что это вызывает самые разные чувства – от удивления до восторга, Верещагин развивает свои взгляды:

- Реализм не является противником чего-либо такого, что дорого для современного человека, - он не расходится ни со здравым смыслом, ни с наукою, ни с религией! Разве возможно чувствовать что-либо другое, кроме самого глубокого благоговения к учению Христа… к чудному господству христианской любви?

Правда, мы враги ханжества, всякой, показной, притворной набожности; но разве имеют право осуждать нас за это, раз Сам Христос сказал: «А молясь, не говорите лишнего, как язычники; ибо они думают, что в многословии своем будут услышаны» (Мф. 6, 7).

Приведя положительные отзывы о своем творчестве, Василий Васильевич не утаивает и отрицательных, где его обвиняли в предвзятости и тенденциозности:

- Я изобразил перевязку и перенесение раненых точь-в-точь, как я видел и испытал на себе самом, когда, раненому, мне сделали перевязку и перенесли меня по самому первобытному способу. И тем не менее, я был снова обвинен в преувеличении, в клевете.

Я видел собственными глазами в течение нескольких дней, как пленники медленно замерзали и умирали по дороге, тянувшейся более чем на тридцать миль. Я обратил внимание американского художника, Франка Д. Миллета, который был очевидцем этой сцены, на эту картину, и, увидев последнюю, он признал ее поразительно верною действительности; однако за это произведение меня осыпали такими ругательствами, которые невозможно повторить в печати.

Я видел священника, совершавшего последний религиозный обряд на поле брани над кучей убитых, растерзанных, изуродованных солдат, только что пожертвовавших своей жизнью на защиту своей Родины; и снова эта сцена – картина, которую буквально я писал со слезами на глазах, - была также объявлена в высших сферах продуктами моего воображения, явною ложью.

Мои высокопоставленные обвинители не удостоили обратить ни малейшего внимания на тот факт, что они были изобличены во лжи тем самым священником, который, будучи возмущен обвинениями против меня, громогласно заявил в присутствии публики, стоявшей перед картиною, что он, именно он, совершил этот последний обряд над грудами там убитых солдат, и обстановка была совершенно та, какая изображена на моей картине. Однако, несмотря на всё это, картина моя была спасена только тем, что ее исключили из выставки, а когда позднее было предложено издать все эти картины в раскрашенных гравюрах, консисторские судьи наложили запрещение на этот проект, так как эти дешевые картинки могли легко проникнуть в народные массы.

Пусть, однако, не воображают, что такое негодование господствовало исключительно в русских высших сферах. Один весьма известный прусский генерал советовал Императору Александру II приказать сжечь все мои военные картины как имеющие самое пагубное влияние.

С горестью говорит Верещагин о восприятии искусства многими современниками:

- Искусство унижено до уровня забавы для тех, кто, может, и любит тешить себя им; полагают, что оно должно способствовать пищеварительным способностям публики. Живопись, например, считается просто мебелью: если случайно остается пустое пространство на стене в промежутке между дверью и уголком, занятым, примерно, этажеркой, на которой стоит ваза, тогда немедленно это пустое пространство закрывается картиной легкого содержания и приятного выполнения, - такого именно рода, чтобы сюжет ее не только отвлекал внимание от других деталей меблировки и безделушек, не мешал бы dolce far niente (итал.: «сладостному безделью») посетителей.

Вторая часть статьи о реализме обращается к злобе дня, что не удивительно, потому как в своем искусстве Василий Васильевич не бежал от жизни, но проникал в ее самые сокровенные глубины и влиял на нее:

- Мой друг, покойный генерал Скобелев, раз спросил меня: «Как понимаете Вы движение социалистов и анархистов?» Он признался при этом, что сам он совсем не понимает их целей. «Чего хотят они? Чего стремятся они достигнуть?»

- Прежде всего, - отвечал я, - люди эти являются противниками международных войн; затем их оценка искусства весьма ограничена, не исключая и живописи. Так что, если они когда-нибудь заполучат власть в свои руки, то Вы с Вашими стратегическими соображениями и я с моими картинами, - мы оба будем немедленно сданы в архив. Понимаете ли вы?

- Да, я понимаю, - отвечал Скобелев, - и отныне я намерен бороться с ними.

Далее Верещагин продолжает развивать мысль:

- Чего  же хотят они?

Ни больше, ни меньше, как уравнения богатства в грядущем обществе, они требуют материального и нравственного уравнения всех прав, занятий, всех способностей и талантов… они стремятся разрушить все основы существующего общественного строя, а в новоосвященном порядке вещей они стремятся открыть действительную эру свободы, равенства и братства взамен теней этих высоких вещей, как существуют ныне…

Очевидно, аппетит народных масс увеличился сравнительно с прошлыми столетиями, и счет, который они намерены предъявить к уплате, будет не малый.

От кого потребуется уплата по этому счету?

Вероятнее всего, от общества.

Будет ли это сделано добровольно?

Очевидно, нет.

Следовательно, будут осложнения, споры, гражданские войны…

Видя и чувствуя вокруг себя бурление социальных стихий, готовое прорваться взрывами революций и гражданских войн, словно стоя на краю бездны, русский художник взывал:

- Вооружившись богатыми, разнообразными ресурсами искусства, мы выскажем людям несколько истин.

- Перестаньте, - скажем мы им, - перестаньте услаждать себя иллюзиями идеализма, которые убаюкивают ваш разум, идеализма высокопарных слов и фраз, оглянитесь кругом себя глазами сознательного реализма, и вы убедитесь в своем заблуждении. Вы не христиане, какими желаете прослыть. Вы не представители христианских государств.

Те, кто убивают себе подобные человеческие существа, сотнями тысяч, - не христиане.

Те, кто постоянно руководится в частной и в общественной жизни принципом «око за око и зуб за зуб», - не христиане.

Те, кто проводят многие часы своей жизни в церквах, однако не дают беднякам ничего или почти нечего, - не христиане.

Верещагин ощущал в себе потребность говорить современникам правду на языке искусства. Видимо, поэтому имел моральное право заявить:

- …если откажутся выслушать нас, если будут пытаться сковать наши уста, ну, тем хуже будет для общества. Оно само пробудится от сна, но это будет слишком поздно: еще раз «вандалы сожгут Рим». Мы можем быть уверены, что тогда не будет пощады ни церквам, ни банковским конторам.

«Кто имеет уши слышать, да слышит!»

18.Богопросвещенный реализм

Мы совершили часть нашего путешествия в пространстве и времени: от места вытекания Шексны из Белого озера до места её впадения в Волгу, от IX века до начала XX-го. Река сама по себе есть символ времени, и в этом – удобство предложенного путешествия. Река с прошумевшими над нею столетиями помогает в качестве реального образа понять целые протекшие эпохи с их то плавным, то бурным перетеканием одной в другую.

Реализм, как его понимает живописец Верещагин, - замечательный не только творческий, но и жизненный, метод; инструмент, вооружившись которым душа человеческая способна адекватно воспринимать окружающую действительность, обретая в ней свое место.

Впрочем, реализм реализму рознь. Его отцом в русской культуре XIX века будет справедливым назвать А.С. Пушкина. Однако было бы неверным почитать, будто до него реализма в русской культуре не было. Древние летописи с их миниатюрами, правда, насыщенными, в первую очередь, символами, уже используют обозначенный творческий метод. Вот только опирается он не на статистически усредненную, до неприличия непривлекательную серую «правду жизни», а на некие лучшие образцы человеческих личностей и поступков, наполняющие любые проявления жизни строгой системой смыслов. Эта опора на людей, приближавшихся к Богу своим образом мыслей, чувств и поступков, вносила в сознание как современников, так и будущих поколений, связь с Горним миром.

После Пушкина реализм в русской культуре скатывается в неистовое обличительство всех и всего, то утонченное, то грубое и злобное, а то и вовсе доходящее до остервенения. Его деятели говорили, что стремятся к выявлению в жизни общего и типического, выискивая самую что ни на есть нравственную грязь, дабы вызвать в читателях, зрителях и слушателях оторопь и отвращение.

Столь заниженные требования к искусству, превращавшие его в нечто среднее между прикладной социологией и политической агитацией, обращали душу художника в зеркало, да не простое, но мутное, способное отражать лишь крупные объекты – пресловутое общее и типическое; понуждали заниматься порой подтасовкой фактиков ради пользы того направления, фанатиками которого они являлись.

Всевозможной мерзости всегда на Руси хватало. Однако в прежние века у русских людей хватало смысла не выпячивать эту мерзость на первый план – слишком много для нее было бы чести. Да и, вообще, копаться только в грязи, не примечая вокруг себя ни цветов и деревьев, ни гор, ни облаков, - свойство души низменной.

Как мы показали, вдоль течения Шексны в XIX веке имелось немало образцов подлинно духовной жизни, и век этот не столь радикально отличается в указанном смысле от веков XIV-XVI-го. В те более отдаленные времена высокие образцы святости тоже не представляли из себя типического явления. Однако они самим фактом своего существования озаряли всю картину бытия светом, наполняли её высшим смыслом. Общее и усредненное служило лишь фоном, на котором отчетливее угадывались образы, сквозившие вечной правдой.

Наших древних летописцев и списателей житий святых можно уподобить людям, выходившим на берег реки в поисках жемчуга. Когда они его находили, сердца их исполнялись радости, и они спешили поделиться своей радостью с другими.

Художников же (в широком смысле слова) обличительного направления можно уподобить чернорабочим, которые выходят на берег реки с тачками и лопатами, чтобы, нагрузив их песком и гравием, вывозить свой малоценный груз на ярмарки и доказывать, что более берега их ничем не богаты. Берите, мол, что есть и будьте этим довольны.

Представление лишь усредненных явлений без выхода к Горнему – по большому счету, ложь, отравляющая душу безысходностью и унынием. Подобного рода искаженные однобокие картины действительности порождают неприязнь и ненависть к ней со жгучим во многих желанием её разрушения до самых оснований.

Легче всего, став произвольно близоруким, не замечать высоких образцов; легче всего наполнить жизнь пошлыми штампами, объявив их типическими явлениями и личностями, чтобы потом сетовать, насколько всё вокруг подло и постыло.

Живёхонько представляют подобные искаженные картины действительности подходящий аргумент, способный оправдать ущербность взыскующего «правды жизни» разума, что выражается классической формулой социального детерминизма – «среда заела». Среда непременно заест, если ничего вокруг, кроме нее, не замечать.

Этой формуле противостоит реализм высшего порядка, представленный в жизни и творчестве лучших сынов русского народа. Так воевода Ян Вышатич сумел противопоставить деструктивной среде агрессивной секты мудрое управление и справедливый суд.

Князь Василько Ростовский противостоял деструктивной среде захватчиков-варваров силою мужества и твердым исповеданием своих убеждений. Его потомок Белозерский князь Феодор, сложивший голову в Куликовской битве, противостоял той же деструктивной среде в составе иной, более мощной, нежели та, что была явлена на берегах Сити, созидательной общности.

Преподобный Кирилл Белоезерский не испытывал неприязни к людям, пораженным многообразными проявлениями греха. Он брал выше, борясь с самим грехом, во-первых, в собственной душе, во-вторых, в душах людей, что сами обращались к нему за помощью. Он наставлял правителей Русского государства, когда те его слушали, и молился за них. Когда не слушали – молчал и тоже молился, дабы потеснить в земном Отечестве деструктивную среду.

Преподобный Нил Сорский искал мудрости и благочестия как на Родине, так и в других землях, чтобы, самому обогатившись духовными сокровищами, созидать вокруг себя среду благотворную. Если он ненавидел гордыню и тщеславие, то не переносил своей ненависти на людей, что были подвержены указанным порокам, но поражал страсти в самом корне сердец учеников своих, заповедуя выбросить свое тело на съедение зверям и лишь как самое большое снисхождение позволял просто закопать его в земле.

Мы постоянно видим вокруг святых людей агрессию враждебной к ним среды. Так на Кирилла Белоезерского пытались напасть разбойники, но благодать Божия сохранила святого; на Корнилия Комельского разбойники сумели напасть, оставив едва живым. Адриан Пошехонский был убит по наущению священника близстоящего храма. Отец Петр Томаницкий терпел клевету и побои со стороны собственного причта.

Низменный, мутно-зеркальный, реализм представил бы этих людей как жертвы неправильно организованного общества и вынес бы этому обществу приговор. А подвижники никаких приговоров никому не выносили – они постепенно теснили и выгоняли грех из жизни, во-первых, личной; во-вторых, - общественной. Даже когда они страдали или погибали, - оказывались победителями, а не жертвами. Победа заключалась в том, что агрессия греха не находила в их душе места. Грех отлетал, отскакивал от них, обрушиваясь на личность, что становилась его проводником. Последняя либо падала под тяжестью греха и навеки погибала, либо, вдруг ужаснувшись его, исправлялась.

Низводить победителей деструктивной среды в разряд жертв или не замечать их подвига – ложь высшей категории, какой бы ширмой реализма она ни прикрывалась. Реализм, ставящий на место проявлений Горнего мира политические лозунги, занятый лишь обслуживанием последних, – жалкая на него пародия.

Мы подошли к необходимости сформулировать, что есть реализм богопросвещенный. Он есть отображение действительности богопросвещенной личностью, обладающей техническими способностями, необходимыми для работы в определенной сфере искусства. Главным признаком богопросвещенности реализма служит его насыщенность любовью с одновременным отвращением ко греху, потому что, во-первых, «Бог есть любовь» (1 Ин. 4, 16), а во-вторых, Он ненавидит беззаконие (Пс. 44, 7).

Богопросвещенный реализм чужд, с одной стороны, идеализации, с другой – шельмования по национальному, социальному, политическому, профессиональному или еще каким-то признакам.

Поскольку мы много внимания в нашем очерке уделили монашествующим и духовенству, то не без намерения описали не только святость, но и грех, обретавшийся в духовном сословии. Это же можно сказать и о любой другой из помянутых категорий людей. Потому что, к сожалению, одни, подходя к описанию событий ХХ века, идеализируют большевиков и пролетариат, другие – белогвардейцев, третьи – духовенство, четвертые – крестьянство, пятые – интеллигенцию. За идеализацией нередко следует идолопоклонство с непременной ненавистью к врагам новообретенных кумиров. Настоящий, или богопросвещенный, реализм чужд этих крайностей, потому что гнушается любой формой кумирослужения.

Василий Верещагин умел находить жизненные картины, заставлявшие думать, решать целый комплекс сложнейших проблем, не дававшие подсказок, однако позволявшие выводить целые системы смыслов.

Возьмем его картину «Генерал Скобелев под Шипкой». Казалось бы, центральное место на полотне – радость победы. Генерал скачет на белом коне перед кидающими шапки в воздух войсками. Однако ликующий строй занимает от силы десятую часть объема картины. Этот строй в отдалении, за пеленой тумана. Зато крупным планом даны павшие в битве – русские и турки. Они застыли в снегу в неестественных позах. Что им теперь торжество земной победы, представшим суду Божию? На заднем плане – едва угадывающиеся в белесой пелене мощные горы. Они точно давят своей массой на строй победителей. Можно было бы увидеть в таком построении картины осуждение деятельности победоносного генерала. Однако нельзя забывать о том, что Скобелев – друг Верещагина и что последний не пассивный наблюдатель, но участник военных действий. Таким образом, картина вырастает до масштаба неразрешимой тайны. Она заставляет размышлять над сведенными воедино категориями жизни, смерти, победы, подвига, суетности земной славы, божественного промысла, сострадания к поверженному врагу и так далее.

Обратимся к картине «Апофеоз войны», которая может быть воспринята, благодаря лаконизму и схематичности (объясняемыми особенностями климата и ландшафта Туркестана)  в качестве абстракции, символа. Хотя это историческое полотно, представляющее итог одного из деяний знаменитого завоевателя XIV века Тимура. У того было правило обращения с сопротивлявшимися – разрушать их города, сжигать их сады и поля, и складывать из отрубленных голов неприятеля искусственные холмы. Хищные птицы, расклевывающие черепа, - часть представленного пейзажа. Однако это не мешает понимать их и как символ зла. Нечистая сила радуется любому несчастью человеческого рода, любому греху, любому зверству. Источник этой радости – непреодолимая зависть к людям. Не менее, чем сама картина, потрясает ее посвящение, гласящее: «Посвящается всем великим завоевателям – прошедшим, настоящим и будущим».

Возьмем картину «После удачи», где два жителя Туркестана рассматривают с ликованием отрезанную одним из них голову русского солдата. Они радуются тому, что получат за отрезанные головы деньги. Один обезглавленный труп лежит поблизости, другой – в отдалении. Кружат хищные птицы. Одна из них уже клюет тот труп, что подальше. На картине смерть и горе одних соседствуют с радостью других не от убийства как такового, а от надежды получить за отрезанные головы хорошее вознаграждение. Как в наши дни могли бы сказать: только бизнес – ничего личного.

Картина «Побежденные. Панихида.», которая, по собственному свидетельству, принесла Верещагину немало неприятностей, представляет священника с кадилом и офицера со снятой фуражкой и папкой за спиной. Перед ними – бескрайнее, теряющееся во мгле пожелтевшее поле, покрытое убитыми. Последние настолько сроднились с полем, что возникает ощущение, будто они – уже наполовину земля. Наверное, уместно вспомнить здесь видение пророка Иезикииля. Ему предстало поле, покрытое мертвыми костями. Образ священника, напутствующего павших молитвой, вырастает до масштаба пророка. Офицер здесь – свидетель и сомолитвенник. Обыденность служения панихиды и покой природы только подчеркивают ужас картины всеобщей смерти. Так сцена, взятая из жизни, вырастает до масштаба всеобъемлющего символа, а символ, по заключению А.Ф. Лосева, есть не просто обозначение, но функция предмета, обладающая «огромной познавательной силой», потому что глубже раскрывает его, нежели своего рода фотографическое изображение. В этом разница  символа, взятого из самой жизни, и символа надуманного, выморочного, в конечном итоге ложного.

Реализм, раскрывающийся в символах, не надуманных, но естественных, являемых самой действительностью; реализм богопросвещенный, представляющий сложность жизни, - он не предлагает готовых решений, но дает богатую пищу сердцу и уму.

Сравнительно немногие художники (в широком смысле этого слова), - зато какие! – стояли выше обозначенного выше обличительного направления. Самый яркий из них – Ф.М. Достоевский. Он вовсе не чурался грязи человеческого греха, но умел ее проницать своим гениальным взором, умел найти в ней мысленные потоки, возводящие душу грешника до высот духовного преображения. Он дал образчики богопросвещенного реализма, возобновив тем самым (вслед за Пушкиным) связь времен.

На смену немногочисленных проявлений указанного творческого метода пришел к началу ХХ века, наряду с сохранявшимся обличительным направлением, идеализм с его господством абстрактных идей и теорий. Он искал для себя новые формы в поэзии, прозе, музыке, танце, живописи, скульптуре, архитектуре, в театре и кино. Идеализм есть суррогат религии. Он производное идей, теорий, подменяющих Бога. И, будучи силой производной, только более искажает любые изначально здравые понятия. Вообще, идеалы имеют неисправимую склонность обращаться в идолов.

Новые формы искусства рубежа XIX-XX веков, превратившись в могучий поток, не могли не бороться с формами традиционными. Борясь и вытесняя их, они меняли сознание современников, а служители обозначенных новых форм вербовали среди последних, как правило, неосознанно, солдат революции.

Всё чаще, преломляясь в магических кристаллах идей и теорий, представленных в рукописях, полотнах, разного рода пьесах, сквозила стихия демонизма. Поэтому русская культура Серебряного века имеет такой отчетливый фосфорический отсвет инфернальных глубин.

Мы намеренно отклонились от повествования в область искусствоведения с тем, чтобы попытаться, во-первых, объяснить внутренние механизмы революции в применении к человеческому сознанию; во-вторых, по возможности, меньше погрешить в описании событий бурного ХХ века, что перепахали Пошехонскую страну вдоль и поперек и превратили значительную часть ее в рукотворное море. Здесь нам и поможет богопросвещенный реализм.

Священник Сергий Карамышев

Всего просмотров: 2918

Оставлено комментариев: 0

Понравилось: 3