Пошехонские предания (главы 6-9)

Начало художественно-исторического очерка здесь.

Продолжение здесь.

6. Горицкий Воскресенский монастырь

В семи верстах от Кириллова монастыря на берегу Шексны в 1544 году был основан княгиней Евфросинией Старицкой, вдовой князя Андрея Старицкого, дяди Царя Иоанна Грозного, Горицкий Воскресенский монастырь. Здесь подвизались некоторые знатные особы женского пола, кто добровольно, а кто и нет. Среди них, например, Мария Нагая, мать убиенного в Угличе Царевича Димитрия; дочь Царя Бориса Годунова Ксения.

Жизнь бурлила в столице. Сюда же, к северу от нее, точно волнами выбрасывало людей обоего пола, дабы они в тишине лесов обретали покой сначала временный, а потом – и вечный.

В 1612 году польско-литовские захватчики наводнили Пошехонскую сторону. В этом году они разграбили и сожгли город Бело-озеро, потом – Вологду. Кириллов монастырь выдержал осаду, нанеся существенный урон интервентам. Горицкий же монастырь был разорен, некоторые монахини после истязаний были убиты. После Смуты обитель вновь отстроилась. В 1693 году здесь случился большой пожар, после которого монастырь пришел в упадок.

Только с назначением сюда начальницей монахини Маврикии, в миру Марии Матвеевны Ходневой, из белозерских дворян, и с введением общежительного устава монастырь возродился, в первую очередь, как очаг духовной жизни, и уже, как следствие этого, - стал отстраиваться и благоукрашаться. Сюда стали проситься девицы, искавшие духовного совершенства. К 1855 году здесь проживало 299 человек, из них – 55 монахинь. Преемницы монахини Маврикии, в схиме – Марии, свято чтили ее заветы.

Горицкий Воскресенский монастырь

В 1916 году в Горицком монастыре было 603 насельницы, включая игуменью и 95 монахинь. С переменой государственной власти обитательницам монастыря пришлось подстраиваться под её требования, почему была образована сельскохозяйственная артель «Колос». В 1932 году монастырь был закрыт, его насельницы стали жить в близлежащих деревнях. В 1937 начался процесс «по делу контрреволюционной организации церковников», по нему проходило более ста человек, которые в большинстве своем были приговорены к расстрелам. Игуменья Горицкого монастыря Зосима (Рыбакова) была расстреляна в праздник Покрова Пресвятой Богородицы в Новоезерском Кирилловом монастыре. Других монахинь отправили в Ленинград, где они подверглись той же участи в Левашовской пустоши. В 1999 году духовная жизнь в обители была возобновлена.

Если Кириллов монастырь являет мощь и крепость, Ферапонтов – глубину богопознания, то от Горицкого монастыря, ныне возрождаемого, веет умиротворением и тишиной. Помню, как мне довелось служить здесь водосвятный молебен – казалось, весь воздух был наполнен пасхальной радостью…

7. Преподобные Афанасий и Феодосий Череповецкие.

Ниже Горицкого монастыря по течению Шексны находится стремительно все последние десятилетия развивающийся Череповец. Город возник (как и стоящий выше по течению Шексны Кириллов) благодаря монастырю, основанному иными (наряду с Кириллом и Ферапонтом Белоезерскими) учениками Сергия Радонежского - преподобными Феодосием и Афанасием.

Преподобный Феодосий в молодых летах был купцом, имел жену и детей, и проживал в Москве. Однажды он шел с товаром вверх по Шексне до Бело-озера. При впадении реки Ягорбы в Шексну (было воскресенье) среди бела дня вдруг сделалась такая тьма, что даже берегов вокруг стало не видно, а судно село на мель. Тогда купец принялся горячо молиться. Во время молитвы перед ним явилось еще более удивительное зрелище: находившаяся вблизи гора, покрытая лесом, была как бы в огне, а из-за горы по долине Ягорбы исходили лучи света, указывавшие направление пути. Купец снялся с мели и подошел по направлению лучей к огненной горе, после чего видение исчезло. Потрясенный до глубины души купец взошел на гору, поставил здесь для памяти крест, после чего отправился в дальнейший путь. На следующий год он устроил на горе часовню, в которой поставил большую икону Воскресения Христова (в честь дня, в который он удостоился необыкновенного видения).

Мы не знаем, имеет ли та горевшая огнем гора отношение к нынешнему металлургическому комбинату «Северсталь». Однако в темное время суток всполохи пламени над гигантом металлургической промышленности чем-то напоминают горящую гору.

Город Череповец

После внезапно постигшего купца горя – смерти всей семьи, он раздал имущество нищим и посвятил себя служению Богу. Ища мудрого духовного наставника, он пришел в Свято-Троицкий монастырь к игумену Сергию и принял от него пострижение с именем Феодосия.

Желая уединенного подвижнического жития, он испросил у старца Сергия позволения удалиться на север, имея в памяти пылавшую огнем гору. Преподобный Сергий согласился, отправив в помощь Феодосию инока Афанасия, по прозванию «Железный Посох», которое тот получил из-за обычая всегда носить с собой обозначенный в его прозвище предмет - для изнурения плоти.

Прибыв на место, подвижники рядом с Воскресенской часовней поставили церковь во имя Живоначальной Троицы. Как сказано, не может укрыться город, стоящий на верху горы. Так не укрылась святая жизнь подвижников Феодосия и Афанасия. Стали стекаться люди, чтобы под их руководством спасать свои души.

Вскоре устроился небольшой монастырь. Преподобные строго наставляли братию соблюдать общежительный устав. Бремя настоятельства принял на себя преподобный Феодосий. Он ревностно насаждал правила богоугодного жительства для братии. Почувствовав же приближение кончины, собрал всех и преподал наставление. Он увещал иноков пребывать в вере и единомыслии, хранить чистоту душевную и телесную, удаляться от злых похотей и страстей, питать ко всем нелицемерную любовь. Перед кончиной подвижник поставил вместо себя игуменом преподобного Афанасия. Тот, в свою очередь, не менее ревностно пекся о спасении вверенных Богом его попечению душ человеческих. Преставился он 5 июля 1392 года, в один год с преподобным Сергием Радонежским.

Воскресенский монастырь просуществовал до 1764 года, когда был упразднен вместе с многими другими обителями по соответствующему указу Императрицы Екатерины. А в 1777 году из подмонастырской слободы и села Федосьева той же Императрицей Екатериной Великой был учрежден город Череповец. Ныне мощи преподобных Афанасия и Феодосия почивают под спудом Воскресенского собора.

Памятник преподобным Феодосию и Афанасию в Череповце

Позднее большой торговый путь на север прошел восточнее – из Ярославля через Вологду на Архангельск, а в здешних болотах и песках (мы имеем в виду прежде всего южную часть течения Шексны) на целые века водворилось самое что ни на есть кондовое захолустье. Лишь с основанием новой столицы – Санкт-Петербурга - берега Шексны оживились. В город святого Петра везли с берегов Волги хлеб. На торговле хлебом со столицей разбогател и поднялся получивший статус города в том же 1777 году Рыбинск. В начале XIX века была построена Мариинская водная система, соединившая Рыбинск и Санкт-Петербург прямым водным путем; тогда же (в 1811 году) в Рыбинске была учреждена Хлебная биржа.

8. Преподобномученик Адриан Пошехонский и его обитель.

Лучи духовного света стали проникать в южное Пошехонье из вологодских пределов. Вот только встречаемы они были местным, несколько одичавшим, населением порой враждебно. Первый из небесных покровителей этого края – преподобномученик Адриан Пошехонский, уроженец города Ростова. Он, будучи в сане иеродиакона, пришел в здешние дебри в 1540 году из Корнилиева Комельского монастыря вместе с другом и сомолитвенником старцем Леонидом. Заметим, что за сотню лет до того существовало в этих местах ничем особенным не знаменитое удельное Пошехонское княжество, выделившееся из княжества Ярославского.

Место духовных подвигов было указано инокам ангелом, явившимся в образе старца. У них была с собой только икона Успения Пресвятой Богородицы, которой благословил их в путь отец-настоятель Корнилиевой обители Лаврентий. Они поставили икону на ветви дуба, а сами отправились на поиски места для жилища и какой-либо снеди. Пока старцев не было, к дубу подошли местные рыбаки. Они хотели снять икону, однако тотчас же были отброшены от нее невидимой силой. Убоявшись, они оставили под деревом свежую рыбу и хлеб. Старцы Адриан и Леонид, возвратившись после бесплодных поисков пищи к дубу, рыбаков уже не застали. Увидев же провизию, возблагодарили Бога и восприняли дары как знак основать монастырь на этом самом месте.

Старцы поставили для себя келью. Прожив здесь некоторое время, они отправились в Москву к митрополиту Макарию за благословением на основание монастыря. Тот требуемое благословение с охотой дал, рукоположив Адриана во иеромонаха и посвятив его в сан игумена. В 1543 году Адриан и Леонид заложили храм во имя Успения Пресвятой Богородицы. К ним стали стекаться боголюбцы и селиться в новой обители. Старцы собирали их подле себя, читали Священное Писание и тут же разъясняли его.

Кто-то из местных жителей радовался появлению людей Божиих, а кто-то – печалился и даже проникался ненавистью к ним. К числу последних относился и священник храма великомученика Георгия села Шигороша. Его христианского имени история не сохранила, осталось лишь прозвище – Косарь. Уже после мирной кончины старца Леонида он, смертельно завидовавший доброй славе и влиянию преподобного Адриана, которое тот имел на здешних жителей, подговорил крестьян села Шигороша и села Белой убить святого. Он настроил их на злодеяние, сказав, что Адриан и его монахи строят планы захватить окрестные села себе в вотчины и лишить крестьян воли.

5 марта 1550 года вооруженная толпа напала на монастырь. Иноков и послушников жестоко избивали, допытываясь, где спрятаны сокровища. Самым лютым пыткам подвергся игумен: раздев донага и надев на шею петлю, его резали бритвами и опаляли огнем. Игумен показал, где лежали деньги, собранные на убранство Успенского храма, - сорок рублей. Взяв деньги, мучители сказали: «Мы воздадим тебе шлем спасения и пошлем тебя к Царю Небесному!»

Влекомый веревкой, преподобномученик молился: «Господи Боже мой! Прости прегрешения этим людям, ибо не ведают, что творят. Прими дух мой с миром, не помяни беззаконий моих, сделанных пред Тобою». Ожесточившиеся крестьяне прекратили мучения старца, раздавив его полозьями саней.

Расправившись с игуменом, грабители взломали церковные двери. Царскими вратами вошли в алтарь, где нашли троих иноков. Их стали избивать, при этом старца Давида убили.

Затем разбойники захватили монастырских лошадей и впрягли их в возы, которые нагрузили награбленным имуществом. На один из возов было положено тело старца Адриана.

Участвовавший в преступлении крестьянин Иван Матренин утаил во время грабежа сундучок, думая, что в нем сокровища. Открыв же у себя дома, обнаружил там иконы и краски. Он принес добычу священнику Косарю и стал каяться в грехе, - правда, не в убийствах и разорении обители, а в утайке от товарищей части добычи. Косарь сказал, что это улика в их преступлении, поэтому ее нужно уничтожить. При разговоре присутствовал сослуживец Косаря по прозвищу Боба. Он сказал: «Безумный поп, не знает, куда девать краденое, а захотел заниматься разбоем, да еще и людей убивать, задался целью неправдою собирать богатство, воровать у соседей своих всякое добро и издалека привозить скотину и передавать из рук в руки. Бог крепок. Владыка Человеколюбец милостив к грешникам, но безумным злодеям не попускает и на сем свете!»

Подоспели крестьяне, не участвовавшие в разбое, схватили Матренина и доставили его к губному старосте. В ходе пытки на дыбе Иван Матренин признался в преступлении. Когда его спросили, куда дели разбойники тело игумена Адриана, тот ответил, что они намеревались сжечь его в безлюдном месте, но оно пропало из саней.

После произведенного следствия над убийцами сотрудники Разбойного приказа отправили донесение к Царю. В ответ пришло повеление: Матренина казнить смертью через повешение, а прочих разбойников заключить в тюрьму бессрочно, имущество же их с пашнями продать, а вырученные средства внести в разбойную избу.

Впоследствии выяснилось, что тело преподобномученика Адриана было похищено у разбойников одним боголюбивым человеком, который тайно от всех похоронил святого при впадении реки Ушломы в реку Ухру (которая, в свою очередь, впадала в Шексну), а для памяти посадил потом над могилой рябину.

Прошли десятилетия. Под рябиной стали совершаться чудеса исцелений. Суеверный народ счел их причиной дерево и принялся совершать подле рябины полуязыческие обряды. Например, совершали своего рода очистительное действо, поднимая сквозь сучья детей. Особенные торжества здесь бывали в Ильинскую Пятницу (ближайший перед памятью пророка Божия Илии указанный день недели) – сюда приходило духовенство окрестных сел и служило молебны.

Явные чудеса так умножились, что вскоре (в 1612 году) был построен близ могилы старца Адриана храм во имя Живоначальной Троицы с приделами, посвященными пророку Илии и мученице Параскеве, нареченной Пятницей. Этот храм устроился усердием местного дьячка Ивана Прокофьева, который после принятия священнического сана стал здесь настоятелем. Устроением приделов пророку Илии с мученицей Параскевой он имел мысль отвратить людей от языческих суеверий – дабы они вместо почитания определенного пятничного дня молились святым Божиим. Впрочем, по прошествии пяти веков Ильинская Пятница в этих краях всё также почитается.

Вскоре здесь устроился монастырь, настоятелем которого стал игумен Лаврентий, пришедший с Богоявленского острова Романовского уезда (впоследствии в Богоявленском монастыре, что на острову, принял святое крещение праведный воин Феодор Ушаков, непобедимый адмирал Русского флота).

И только в 1626 году один инок обители, в прошлом крестьянин села Белой Иван Сидоров, в иночестве Иона, перед самой своей смертью поведал игумену Лаврентию тайну, хранившуюся в его семье: что под рябиной почивают мощи преподобномученика Адриана, которые были здесь тайно погребены его отцом, что опасался мщения со стороны убийц святого. Игумен Лаврентий послал за священником соседнего села, чтобы тот записал рассказ старца Ионы. Истинность записанного засвидетельствовали своими подписями игумен Лаврентий и сам Иона, который вскоре после того с миром почил.

Между тем, монастырь, основанный святым Адрианом, возродился, однако настрой братии к двадцатым годам XVII века оставлял желать лучшего. Получив известие о местонахождении мощей преподобномученика Адриана, игумен Лаврентий послал к игумену Адриановой пустыни Порфирию старца Исаию, которому поручил сказать, что откроет местонахождение святых мощей только в том случае, если насельники Адриановой пустыни исправятся, а именно – совершенно искоренят свои «пьянственные нравы».

Тогда игумен Порфирий и вся братия в присутствии старца Исаии, поднявши руки, единогласно воскликнули:

- Если бы нам Бог даровал мощи нашего начальника преподобного Адриана в дом Богоявления Господня и Успения Пречистой Богоматери и чудотворца Николая, то мы навеки в обители оставили бы хмельное питье и пьянственные нравы. В этом обещании поручница нам и свидетельница Пречистая Богородица, чудотворец великий Николай и преподобный отец наш начальник и игумен Адриан.

Затем игумен Порфирий прибыл на Ухру к игумену Лаврентию. Последний наставлял его такими словами:

- Чадо и брат, помнишь ли ты со всей своей братией обещание свое, что в обители преподобномученика Адриана вы навсегда оставите хмельное питье и самочиние. Ведь преподобные отцы наши и начальники игумен Адриан и старец Леонид не хмельным питьем и не различными сладкими яствами питались, когда строили дом Пречистой Богородице, но более насыщались словами Божественного Писания, нощными бдениями и непрестанным постом и молитвами с горячими слезами. Пищей преподобных в такой непроходимой пустыне были овощи и немного хлеба, и то в определенное время и в урочный час. Если бы не таковые были их молитвы и подвиг, то и обитель их так не устроилась бы. Да и вообще, всем нам инокам, от первых и до последних, должно соблюдать иноческое обещание по правилам святых отцов и по слову апостола Павла к Ефесянам: “Братие, не упивайтеся вином, в немже есть блуд” (Еф.5:18).

Тогда игумен Порфирий сказал:

- Ей, ей, по священноиноческому обещанию, честный отче, будет так, как ты нас учишь и наставляешь на духовный подвиг, а поручительница и свидетельница нашему обещанию - Пречистая Богородица и святитель Христов Николай и преподобномученик и отец наш игумен Адриан.

После этой клятвы игумен Лаврентий наказал игумену Порфирию идти в Москву к Царю Михаилу Феодоровичу и Патриарху Филарету Никитичу с челобитьем о дозволении перенести святые мощи преподобномученика Адриана Пошехонского из обители Живоначальной Троицы, что на берегу Ухры, в Адрианову пустынь.

Пришедши на прием к Патриарху, игумен Порфирий представил ему запись, сделанную со слов старца Ионы. Прочитав ее, первосвятитель призвал на совет Царя и бывших тогда в Москве архиереев и архимандритов с игуменами, на котором было решено искать мощи преподобномученика Адриана под рябиной, на что была дана соответствующая грамота.

Когда игумен Порфирий прибыл из Москвы, и стало известно, что Царь с Патриархом дозволяют искать мощи святого под рябиной, помещик, на чьей земли стояло дерево, Томило Луговской поставил условие: при обретении мощей не повредить рябины. Было со слов старца Ионы известно, что дерево было посажено рядом с могилой, в ногах святого. Игумен Лаврентий отмерил своим посохом полторы сажени от рябины в нужном направлении. Через несколько дней, 16 ноября 1626 года, отслужив панихиду, принялись копать землю. Совсем близко от поверхности, в том самом месте, что было указано игуменом Лаврентием, были найдены человеческие кости, они были уже промерзшие, поэтому им следовало дать оттаять. Игумен Лаврентий с благоговением собрал их и перенес в трапезную храма. Поскольку не было определенной уверенности, что именно это мощи преподобномученика, поиски решили продолжить. Обкопали рябину со всех сторон, подошли под корни дерева, но ничего более не обнаружили.

На утро игумен Лаврентий открыл оттаявшие человеческие останки. Рядом с черепом лежала прядь черных волос – таких, какие уже изображали на иконах преподобномученика, имелись и попорченные куски монашеских одеяний. Тогда все пришли к выводу, что выкопанные останки – мощи святого. Их облачили в мантию, положили в раку и с честью понесли в Адрианову пустынь при стечении всего местного населения. Здесь рака была поставлена перед правым клиросом Успенского собора. По вере приходивших от святых мощей стали совершаться чудеса исцелений.

Приведем здесь один из первых случаев. Во время обретения мощей слуга помещика Томилы Луговского по имени Константин похитил их часть и принес в свой дом, думая, что это послужит ему как благословение. Однако вскоре он заболел. Опамятовавшись, Константин отослал часть мощей в Адрианову пустынь, после чего поправился.

Особенно прославился преподобномученик Адриан исцелением бесноватых, что закономерно. Люди, предавшие его смерти, были не в себе. Не одна только жажда наживы подвигла их на преступление, но и взявшая над их душами власть нечистая сила. Если бы они хотели только обогатиться грабежом, то пошли бы подальше, где их никто не знал, и не оставили бы свидетелей. Если бы они только хотели уничтожить монастырь, то просто подожгли бы его, но не стали бы Царскими Вратами входить в алтарь и глумиться над иноками.

Предание сообщает:

- Один странник, нищий, по имени Дионисий Лотоша, ходил по окрестным селам за милостыней. Раз он остановился со своей дружиной в одном государевом дворцовом селе в Шельшедомской волости, и, находясь в бане у одного крестьянина, эта ватага творила непотребства. Дионисий лишился ума, впал в беснование и убежал из бани. Гонимый бесом, он хотел пробежать мимо Адриановой пустыни. Монастырские люди, увидевши несчастного, схватили и повели в церковь к раке преподобного. Но бесноватый неистовствовал, стал бросать иконы. Подвергаясь ударам розгами, он, однако, вырвался и побежал в Патробольскую волость. И там он подвергся многим побоям и ранам. Наконец, поздно вечером его одолел сон; заснул он в лесу близ деревни Кузнечки в монастырской вотчине. Во сне явился ему преподобномученик Адриан и указал ему путь в обитель Пречистой Богородицы, к своим мощам. Проснувшись, больной почувствовал себя здоровым, ужаснулся своей наготы, плакал и рыдал. Случайно встретила его одна боголюбивая женщина и, видя несчастного, оставив свою женскую немощь, с мужественной твердостью сняла с себя верхнюю одежду и одела нагого. Дионисий, пришедши в обитель и отпевши молебен у мощей преподобного, совершенно исцелился и прожил довольно долго, работая на обитель, а потом возвратился восвояси.

Успенский Адрианов Пошехонский монастырь

Расскажу здесь об опыте личного, хотя и прикровенного, общения с преподобномучеником Адрианом. Где-то в середине 90-х годов я решил съездить в Пошехонье, чтобы пешком дойти до Адрианова монастыря – поклониться святыне и помолиться святому. Пошел я от города Пошехонья проселочной дорогой, что называется, борзясь в своих помыслах. Имел в себе, притом, и присущее жителям Рыбинска надменно-пренебрежительное отношение к «пошехонам», как у нас их зачастую называют, точно это какая-то особая народность.

Стоял сентябрь, дорога, помню, раскисла от дождей. Мимо проезжал мужчина лет шестидесяти на велосипеде. Я спросил, как мне лучше дойти до нужного места. Он очень подробно объяснил мне дорогу: в каком месте куда сворачивать и так далее. Отъехал, подождал, когда я дошел до перекрестка, убедился, что я ничего не перепутал, догнал меня и вновь подробно разъяснил дорогу.

Еще раз отметив про себя чудаковатость «пошехонов», я довольно резво совершил путь в десять верст. В монастыре увидел мерзость запустения. В самой середине его была большая яма, наполненная навозной жижей; в бывших кельях обитали какого-то деклассированного вида колхозники. Конечно, помолился преподобномученику Адриану, чтобы тот наставил меня на путь истинный.

И молитва была услышана, а наставление-вразумление последовало всего через каких-нибудь полчаса. Наставление касалось моего ничем не оправданного, кроме нелепых предрассудков, горделиво-презрительного отношения к людям, небесным покровителем которых является святой.

Совершенно внезапно я почувствовал себя дурно. Сначала кое-как плелся по дороге, пока силы меня совершенно не оставили. Я вынужден был свернуть к лесу и прилечь на пригорке, пока не полегчает. Лежал то на боку, то на спине, однако становилось всё хуже. Наконец, я понял, что до Пошехонья мне просто не дойти – даже десяти шагов не сделать. Сначала была мысль дождаться какой-нибудь попутки. Прошло минут сорок – дорога была совершенно пустынна. Да если бы и появилась попутка, у меня бы не хватило сил подняться, чтобы позвать на помощь. Так я лежал и обдумывал свое жалкое положение, пока, наконец, не дошло – святой Адриан наказал меня за превозношение. Я мысленно стал благодарить его и молить об исцелении.

Лишь после этого силы стали возвращаться, так что я смог потихоньку идти. Дошел в послеполуденное время до Пошехонья настолько же трудно, насколько резво шел с утра; сел в автобус. Когда вышел в Рыбинске, был уже абсолютно здоров. Так пришло понимание, какую силу имеет преподобномученик Адриан Пошехонский в исцелении душевных страстей. Было радостно от осознания, что путь проделан не зря, что я на какую-то малость стал лучше, нежели был прежде.

9. Средоточие Пошехонья и старинные анекдоты о нем.

Преобразовывая Российскую империю, Екатерина Великая обратила свой взор и на село Пертому, что стояло на левобережье Шексны при впадении ручья Пертомки в реку Согожу недалеко от впадения в последнюю реки Соги. Почему при преобразовании этого села в город она решила дать ему имя Пошехонья, предания умалчивают. Возможно, в память о давно уже упраздненном Пошехонском княжестве. Как бы то ни было, в 1777 году появился на карте империи городок Пошехонье.

Город Пошехонье

В 1786 году, по инициативе генерал-губернатора А.П. Мельгунова, в Ярославле издавался первый в России провинциальный ежемесячный журнал «Уединенный пошехонец». Перед изданием ставились просветительские задачи, в нем воспевались невинные радости провинциальной жизни. Видимо, новое тогда для многих слово «пошехонец» врезалось в память читающей публики.

В 1798 году в Санкт-Петербурге увидел свет занимательный сборник «Анекдоты, или похождения старинных Пошехонцев», составленный Василием Семеновичем Березайским, происходившим из духовного сословия Ярославской губернии.

Анекдоты предваряются перепиской Любоведа и Словохота. Первый, обращаясь ко второму, поразглагольствовав об успехах книжного просвещения в России, говорит:

- …для чего никто из соотчичей наших, при столь благоприятных обстоятельствах для письмословия, не вздумает чего-нибудь написать о Пошехонцах? Право, это чудно. Когда об них разговаривают, то все слушают с удовольствием, приятною улыбкою и даже смехом, близким к хохоту. Я это сам не один раз видел и записывал карандашом в карманной моей пустой книжке. Нет, кажется, человека, кто бы не слыхал и не знал об них какой-нибудь историйки и не полюбопытствовал узнать об них более. Право, это чудно: эдакая книжка, по всему вероятию, не сделала бы своему Автору подрыва. В ней можно поместить довольно забавного, не нанося никому обиды: ибо истые Пошехонцы перевелись, и, следовательно, повествуемого об них никто на свой счет не примет...

Далее Любовед, за каковой эмблемой, видимо, скрывается издатель, предлагает Словохоту, т.е. писателю, записать несколько историй о пошехонцах. Если книжка будет пользоваться спросом, то – можно будет и добавить к ней кое-что впоследствии. Словохот соглашается, хотя, видимо, набивая себе цену, и говорит, что задача довольно мудрёная.

Начинаются его анекдоты следующим повествованием:

- В Ярославской губернии при реке Согоже обитал древле народ, именуемый Пошехонцами и управляемый по тогдашним обычаям воеводами. Столица их и поныне пребывает на том же местоположении и под тем же известна именем; но жители совсем стали не те; они так переродились, что ни на волос не походят на своих предков. От перемены климата или от сообщения с другими народами это происходит, я ни того, ни другого, хотя и знаю, не утверждаю... Это дело касается ученых; им и толковать о сем предоставляется, а наша цель совсем другая - сколь счастливы на выдумки, ловки, развязны, толковы, расторопны были оные древние Пошехонцы, покажет следующее.

Начинается первый рассказ, или «посылка» Словохота описанием посещения депутацией пошехонцев нового градоначальника:

- …по долгом между собою советовании, прении и небольшой схватке, наконец, они положили для поздравления отправить к нему нескольких депутатов, кои по летам своим, разуму, опытности и знанию светского обхождения наиболее были уважаемы. Хотя они и не отчаивались к благородному сему гостю прийти прямо, то есть с переднего крыльца (ибо у вoeвод для случая важивалось и заднее); однако, дабы изъявить ему ощутительнее свое усердие, они не хотели предстать пред него с пустыми руками. По ходу рассуждения были отвергнуты в качестве даров: белый барашек в бумажке, кресты, перстни. Решили преподнести градоначальнику дары самые лакомые: большой (размером с корчагу) горшок гречневого теста, живого ворона и свежих яиц по числу домов в городе.

- Горшок с тестом по праву старшинства взялся нести на голове Сам, сиречь, Староста Непромах, лукошко с яйцами - Выборной Угар, а ворона - Соцкой Хват. За ними должна была следовать вся отборная свита в самом лучшем, как можно себе представить, снаряде и убранстве. Во увенчание же всего, уговорились они воеводу приветствовать следующею речью: «Здравствуй, кормилец наш и с кормилицой, и с цецеревятками». Но дабы удобнее приветствие сие заманить в голову и не ошибиться как-нибудь во время говорения, они взяли предосторожность раздробить его на три части. Староста по уговору их должен был сказать начало приветствия: «Здравствуй, кормилец наш»; Выборной после него - продолжать: «и с кормилицой»; а Соцкой заключить: «и с цецеревятками». Дары изготовлены; приветствие сочинено и выучено. Итак, большая половина дела сделана - остается только сходить и отшаркать ногами.

Здесь надлежит отметить наблюдательность автора анекдотов – г.-на Березайского, пытающегося передать в речи пошехонцев характерные «цоканье» и «чоканье», когда вместо положенного в соответствии с русской грамматикой «ч» произносится «ц», а вместо «ч» - «ц».

- Уже певуны в последний раз пропели по полуночи; уже густой дым из изб валит столбами, расстилается и омрачает небосклон Пошехонья. Предзнаменование воистину не доброе - и пресловутый оный град приходит в некоторое смутное движение, старые обоего пола бродят как угорелые кошки; а молодые, глядя на них, - совсем без души. Словом, все, как изумленные, наподобие теней шатаются семо и овамо, опустя буйные свои головы. Но мудрые вожди наши ни мало не взирают на сие всеобщее уныние своей веси, и посмеиваются внутренно суеверию простолюдинов. Толикое есть преимущество просвещения пред невежеством!

Посольство в готовности, и любуясь своим убранством, любуется само собою, гордится сделанною ему доверенностью и, предыдущему с горшком на голове теста тихими и важными стопами Старосте, при восклицаниях народных, начинается великолепное шествие к дому воеводскому, сопровождаемое несметною толпою зрителей. Переход был недалек; и потому сия славная процессия, к сожалению зрителей, кончилась скоро. Уже проидоши наши у ворот воеводских; дароносцы лезут первые на крыльцо по своему чину; но им путь преграждается. Тут доносят они о причине своего пришествия, и чрез малое время им вход во внутренние покои отверзается.

Какова им была первая встреча от Воеводы, это заподлинно не известно; только надобно думать, что не худая. Ибо дары были покрыты, как водится. Воевода же был хоть и Щука, сиречь проныра, однако не сердцеведец. Итак, кто как хочет, так себе и думай. По крайней мере, их по достоинству проводили; а это еще лучше и встречи. Сказывают, что Непромах - глава и краса всего посольства, уже как рыбка на льду переводил одышку, и набирал в себя поболее воздуху, готовясь начать огромное и высокое приветствие, как нечаянно споткнувшись о порог, всею силою шарашнулся оземь. Другие же говорят, будто у него на этот раз развязалась оборка, и что-де Выборной плут, наступив на волокшийся по полу ее конец, своею нелегкою, был всею причиною столь скоропостижного его коленопреклонения. Да полно, какое нам до этого дело! Непромах наш, цапнувшись рылом о пол, охнул из глубины сердца с визгом, и второпях молвил: «О, цорт бы ци задавил»! Выборной, не вслушавшись хорошенько в его слова и считая оные за приветствие, предуготовленное ими Воеводе, тотчас подхватил: «И з кормиличой», а Соцкой довершил: «И з цецеревятками».

Приветствие сказано; теперь остается только дары сбыть с рук долой. Церемония эта истинно стоила бы того, чтобы поглядеть ее; но мы за невозможностию ее видеть, по крайней мере, хоть послушаем об ней. Староста не успел, так сказать, хватиться носом о пол, как горшок с головы его всем отверстием своим - бац в лицо Воеводе, и словно приятель какой - ну с ним целоваться да миловаться. Воевода, не приготовившись к сей нежной сцене, так двинул его кулаком по боку, что реченный ласкатель весь разбился вдребезги, только брызги полетели. Выборной, желая соблюсти в точности данное себе наставление все, как должно, делал свои па вперед; но как-то, грех своих ради, нечаянно наступив на шею Старосте, и нехотя, должен был прикорнуть с ним вместе. Лукошко из рук его на пол - как гром, а яйца покатились во все стороны, только до Воеводы они не достали; ибо ему что-то вздумалось от гостей поотдалиться. Соцкой, не именем только, но и самым делом Хват, поступил прямо по-хвацки. Он, видя, что товарищи его дары свои с рук сбыли, смекнул, что и ему зевать нечего. Подступил, как надлежит, к Воеводе, и, подавая ему ворона, выпустил его из рук, не дав Воеводе протянутъ своих для принятия сей птички. Ворон второпях, как угорелый, прямо - мах в глаза Воеводе, и крыльями своими так плотно осенил его по макушке, что заставил его сделать самому себе почтительной книксен; и потом от Воеводы словно бешеный, бросился считать стекла то в той, то в другой оконнице. Стекла внутрь и вне покоев бренчат, как гусли, стук словно от карет в Миллионной, шум как в торговой бане, или на превеликом пожаре. Словом, во всем доме такая поднялась суматоха, что хоть святых вон понеси.

Дети воеводские с нянюшками разбежались от гостей, все, как мыши по норам - кому куда ближе. Воеводша, вообразив, что дом их посетили те бесплотные красавцы, без коих ни одна мельница не строится, и баня во стране ихной не топится, отгоняла их крестом и молитвою; однако всё тщетно. Владыка дому сам оторопел: стоит, как изумленный, протирает себе глаза; ибо соложеное грешневое тестечко оные ему гораздо позаслепило - о шлафорке его нет дела; говорят, что он в тот же день велел его ночи две-три для подновления цвету, попарить хорошенько в луковом перье.

Но бросим такие маловажности, а возвратимся лучше к своим низкопоклонникам. Непромах еще не встал, только поворачивается, как сыр в масле; перёд у него с ног до головы в тесте, спина словно в яичнице, а лицо, не в пример будучи, как у зарезанного барана. В беспамятстве хватается он руками - то за затылок, то потирает себе лоб, то поглаживает виски. Угар малым чем его лучше; корчится, кривляется; подувает что-то на руку, попавшуюся под лукошко, и легохонько прячет ее за пазуху: серонемецкой его кафтан, от разбитых яиц сделался бледно-палевым: лицо как у святошного, так что и отец родной тогда не узнал бы его. Соцкой Хват тоже схватил на калачи себе. Да правду матку сказать, досталось и всем сестрам по добрым серьгам.

Воевода прежде всех от изумления опамятовавшийся, недолго дал поздравителям своим одним нежиться, а другим ротозеить - закричал: эй! - малой! - свистнул, зазвонил - набежало, наскакало, словно бешеных - сказал, указал - начали, приняли, без разбору и бережи, кому чем ни попало, кто черепьем, кто яйцами, и руками и пинками, кто в нос, кто взашеек, кто орясиной после дяди Герасима, и по ушам, и по плечам, крестить, глушить, валять, отдувать, тузить, дорогих гостей потчевать, и провожать с высока терема воеводского. Короче сказать, их так хорошо в этот приснопамятный денёк у Воеводы отпотчевали, что они устилали домой, не оглядываясь. Дальнейшее описание сей пирухи, и чин возвратного шествия депутатов наших восвояси, я оставляю. Описывать сие, значило бы ослабить воображение читателя.

Далее следует рассказ о восстановлении добрых с градоначальником отношений:

- Рассказывают, будто-де этот Воевода был незлопамятный человек, и, по свойственной душе его мягкости, на другой или на третий день вовсе забыл прежнюю размолвку, произошедшую у него при первой аудиенции со своими новоподвластными. Он-де, яко друг, а не притеснитель рода человеческого, как-то однажды за обедом, сидя в креслах, промолвился: что чистая, святая, бескорыстная душа его гнушается всякого духа прелести и лихоимства, духа всякого дароприношения, а паче и паче духа взятколюбия, и что-де с сих пор вперед - чтобы никто - ни один человек с поклонами к нему ни-ни, ни ногою через заднее крыльцо!

Однако умники наши от нескромных челядинцов воеводских, каким-то способом проведали, пронюхали, что болярин их, избранный воевода наших удалых молодцов, - смертельный охотник до щучины, - и что будто-де третьего дня за завтраком, хваля добросердных господ Пошехонцов к себе усердие, примолвил, что если-де эти препочтенные, препрославленные и истинную честь знающие люди хотят сделать ему истое угождение, наивеличайшее удовольствие; то бы без всяких дальних хлопот и убытков, как то они сделали в первой раз, доставляли ему каждый день по щучине.

Поскольку в те времена щуки в Пошехонье ничего не стоили, пошехонцы посчитали себя счастливейшими людьми, получившими великую льготу на все время службы нового воеводы:

- В первой раз голова Пошехонской, Сидор Ермолаиц, со знатнейшим синклитом своим достал за самую безделку щуку длиною, коли не в косую, так верно в маховую сажень. Вот-де ладно и преладно. Поднесли всем собором ее воеводе, живую, трепещущую, и свою, волчьей подобную, пасть {Знаете, что по-латыни волк и щука называются одним словом - Lupus} как на злоумышленное некое устрашение разверзающую. Воевода их на эту лукавицу не мог наглядеться, не мог досыта налюбоваться, и показался так рад, весел, доволен усердием их, что не знал, как и чем отблагодарить их; а только промолвил слегка, как-бы нехотя, почесывая у себя за ушами, сквозь зубы, т. е. обложил их, чтобы они и вперед вместо всех дорогих и убыточных дароприношений, как то сделали в первой раз, доставляли ему по этакой щучке. Он уверял своим Велико-Воеводским словом, что якобы опричь щучины ничего другого, даже самого соложеного и калужского теста кушать не может.

Представители всего Пошехонья, слыша сие, вне себя от радости, обомлели от удивления, что так дешево могли уловить к себе благоволение Воеводы... Так и сяк - для толь малостоящего угождения властвующу над ними Ироду, избраннейшие из Пошехонцев, на другой день так рано поднялись, что еще черти под кулачки не бились. Они бодрятся, как необъезженные заводские кони. Нет, как полу-, или полнопьяные - бегут опрометью к Осташам. Но вот те кавыка, ерок - во всех садках находят и видят они спросонья одну только щуку… а щука, кажется, та же, точь в точь такая, как вчерашняя; ибо они ее довольно заприметили. Ну пусть будет та же, да за нее просят уже втридорога. "сцо за напась, робяцы?- толмачили они, - сцо за притца? да, ента притца во языцех, ентак ёна и совсем съест наши головушки." Подумали, потолмачили, преобширного ума столицами покачали; а без рыбины никак нельзя.

Пришло развернуться, надобно было поддержать и сохранить о себе добрую, и уже приобретенную славу. Подцепили рыбину на медные свои крючки и снесли куда следовало. И в это посещение их Воевода явил себя еще довольнее, милостивее, ну - собственными своими болярскими ручками поднес кажному по чарке зелена вина, и чуть не расцеловал всех в темечко.

Таким образом прибегают они к Осташам ловцам на третий, на четвертый, на пятый день, и далее, далее; только всё им показывают одну только щуку, которая всем родством, дородством, красотою была точь в точь, как и первокупленная ими... То-то диво и чудо из чудес! - Дивятся, и при всей остроте умов своих не могут понять, постигнуть, что это за наваждение на них! Что за дьявольщина! "Сцо, сцо, енто такое!" Впоследствии того цена на щучину каждый день выше да выше подымалась, словно Бронницкой воз сена на Пулковскую, или на Дудоровскую гору, так что под конец должно было платить за эту вкусную, лакомую рыбинку по сотенке рублевичков и более. Сотенка же рубликов в те поры-времена, как изволите ведать сами по Истории, стоила нескольких тысяч. Уже и гораздо, гораздо позже, почитай в наш век Петр I Фельдмаршалу Всероссийскому Графу Шереметеву за взятие Азова и за победу его над Турками пожаловал только сто рублей. Но, как бы то ни было, добросердечные и ревностные Агафоны Трифонычи до тех пор безостановочно продолжали выменивать у Осташей-плутов и подносить новоизбранному своему Воеводушке сцуку, пока она их острыми своими зубами не задела за живое. И надобно думать, что она уже чересчур им надоела. Ибо в память ее они и Воеводу того проименовали Сцукою, как то мы видели в начале сей истории.

Отгадка была простой: повар «единовластника Пошехонского» Хитрон задружился с осташковскими рыболовами и каждый день в нарочито сооруженной бадье, точно соответствовавшей размерам щуки, переправлял её к ним в садки. Щука же та всю рыбу в трущоб загоняла и царила в одиночестве. И всякий раз, приговаривая - "Как ни бытц, а без сцуцыны для кормильця нашего нельзя" – покупали ее снова и снова. Заключает Словохот свою посылку следующим восклицанием:

- Не благодарные ли это души?.. Не сыновние ли радушные это чувствия? Не истинный ли это отголосок их Израильтянинского сердца!»

Во втором анекдоте описывается, как засобирались пошехонцы в Москву. А виноват был в этой затее тот же градоначальник, а вернее – его холопы, ранее жившие с ним в Москве и порассказавшие пошехонцам о Первопрестольной всяких небылиц. Впрочем, предоставим слово Словохоту:

- …эти насмешники плуты глухарям Пошехонским напели много такого, чего и духом не бывало. Например, Ивана Великого подняли они выше месяца. Церквей насчитали ровно сорок сороков, и все вызолоченные, как жар горят. Царь-колокол и Царь-пушка, по их словам, были, как две самые большие Валдайские горы; что палаты всё белокаменные высокие, а улицы широкие; что там валенцы валяются по улицам, квасы все медовые, как сыта сладкие, и поят де ими безданно, беспошлинно и проч. и проч.

Словохот говорит, что куда как просто было бы пошехонцам проехаться до Москвы, да при градоначальнике Щуке их дворы так опустели, стали такими гладкими, что везти на продажу в Москву было вовсе нечего. Отсюда и родилась мысль не ехать в Москву, а только посмотреть на нее издалека. Да вот как это сделать?

- Думают, умудряются от белой зари вплоть до сумерков; вместилища разума трещат от напряжения в них содержимого; но ничто не пособляет. Итак, под исход отлагают они определительное и конечное сего дела решение до завтрея… как вдруг проглядывает красно солнышко, высовывается из окна теща старостина Филатьевна, Лада и Прорицалище Пошехонское, и возговорит им словеса сицевыя: «Ох вы гой есте милые мои детушки! По пустому вы, по напрасному ломаете себе крепкие головушки. Вы спросили бы прежде пожилых людей – вы послухайте моего совету бабьего. Вы взойдите-ка на гой-гой-гой, ударяют где в бирюль-люль-люль, утешают что царя в Москве, короля в Литве, старца в келье, младенца в люльке. Вы увидите как платичку на латочке Москву матушку, золотны верхи». Сказав сие, пропала Филатьевна, как молния, слуховое окно хлопнуло. Загадочка сия бросилась в нос всему собранию, не исключая и самого старосты. Но Филатьевна для мила дружка зятюшка не долго мучила отгадкою, развязала петлявую свою загадочку.

Суть заключалась в том, что Москву следует смотреть с колокольни. Как ни долго пошехонцы эту колокольню штурмовали, как с нее потом ни глазели, так ничего не увидели. Нашлись, однако, люди, уверявшие, что колокольня низка, а вот в бору такие лесины стоят, каким эта колокольня и в детёныши не годится.

- Наконец, выбирают они лесину, елину стогодовалую, кудревастую. Не так легко и проворно лакомые до меду муравейники и боровики взлезают на борт, как наши Мишеньки да Михайловичи помахивают на новообретенную свою обсерваторию. Уже двадесять или тридесять мужей счастливейших и любопытнейших, яко легкие сциуры (векши) (они же белки – С.К.), уцепившись за сучья, сидят на лесине, подобно сычам, во все стороны поглядывая». Тогда нижние стали спрашивать наиболее отважного, взобравшегося выше всех прочих, что он видит. «Ни зги, ребяцы, не видно, оприць конча свету».

Итак, стали пошехонцы рубить сучья, бывшие помехою созерцания, и по очереди падать с дерева. Хотя все они получили различные увечья, никто этого, похоже, не запомнил. Всё их лежание на земле было воспринято окружающими как спесь людей, повидавших Москву:

- И хотя в каждом из них до последнего Фалалеича, приметно было со стороны чванство и жеманство, только в разных степенях, судя по степени возвышения. Безделица, вот, кажется, а как может испортить человека. Более двух десятков удальцов, слазивших на ель, так загордились, что не захотели и домой пешком идти; а другие и совсем не глядели на свою братью: неси их на руках или вези на конях; изволь с ними пестоваться, как хочешь, а сами идти не изволят…

Позже предусмотрительная женская половина пошехонского населения эту ель срубила, дабы отвадить мужскую половину вновь на нее лазать, чтобы Москву высматривать. Иные анекдоты при всей своей забавности зачастую граничат с подлинным садизмом. Вообще, под пером Березайского складывается представление о пошехонцах как о людях затейливых, бесшабашных и до крайности недалеких, но упорных, самая хитрость которых всегда выходит им боком. Эти старинные анекдоты чем-то сродни современным об эстонцах, хотя, пожалуй, позатейливей.

Священник Сергий Карамышев

Всего просмотров: 3060

Оставлено комментариев: 0

Понравилось: 2