Послание к Виктору Саулкину - 5

Записки православного адвоката

Христос Воскресе!

     Знаешь, Витя, продолжая  тему «Как я докатился до такой жизни», т.е. как ко мне стало приходить понимание  слова Божия, а процесс этот был очень занимательным, хотя  иногда и болезненным, не могу удержаться от описания еще одного случая, который полностью подтверждает слова Господа о том, что милосердие превыше всего. После всего нижеописанного мне в один ряд  со словами «Не суди да не судим будешь» хотелось бы поставить лично полученный опыт: «Пожалей и не пожалеешь».
     Итак, я тогда только начинал воцерковляться и продолжал защищать все тот же банк, о котором писал в прошлой главе. И для меня на тот момент вера православная была сама по себе, а работа  - сама по себе, т.е. я веру никак не проецировал на работу. В храме я был «невероятно православный», а на роботе невероятно падлючный.   И ежели мне по работе удавалось на чем-то нехорошем подловить сотрудников милиции, я разворачивался во всей полноте своей склочной  натуры.  Телеграмма на имя министра внутренних дел с требованием «уволить сотрудника или следователя такого-то за профнепригодность, потому что я как налогоплательщик отказываюсь платить ему зарплату, а если такое невозможно, то разжаловать его в денщики»,  - самое  безобидное, что я практиковал в таких случаях. Что интересно, иногда действительно понижали в должности. Правда не за то, что сотрудник нарушил закон, а за то, что об этом стало известно таким вызывающим способом.
     В принципе формальные основания для такого подхода у меня были. Первый привод в милицию  у меня был в четырнадцать лет. У нас на Донбассе практиковалась такая народная  подростковая забава: драка поселок на поселок регулярно и раз в год полгорода на полгорода. Я был то, что называется  «приличный мальчик» и, в принципе,  мог  не участвовать в этой добровольной «воинской повинности», никто не заставлял. Но тогда я бы лишался защиты и покровительства своего поселка. Это было дело серьезное. Я сразу бы становился никем и за пределами своей территории легкой  жертвой для любого, кто старше, сильнее или превосходил численностью. Никто бы за меня не вступился. Никто бы меня не знал. Так прививалось чувство «своего». Да, воспитание  было   не  гламурное, но правильное. Уверен, что стойкость населения Донбасса в войне с нацистами можно объяснить в том числе и подобного рода воспитанием и традициями - своих на сдавать.
     В общем, пришла и моя очередь идти. А в четырнадцать лет я выглядел на восемнадцать: здоровый, длинный, мужик мужиком.  
     Вот менты меня со спины и завалили, слегка попинали: у меня был железнодорожный костыль, я успел его выбросить, но было уже поздно и больно. Потом был грандиозный скандал, выяснилось, что я несовершеннолетний, они очень извинялись и просили прощения. И это было плохо, потому, как я сейчас понимаю, что я ведь реально был вооружен, сильный физически, с пустой головой и они меня вовремя остановили, и еще неизвестно, что бы со мной было – Господь таким образом спасал.
    Тот факт, что мне удалось заставить их извиняться остался во мне надолго. А потом уже, когда я столкнулся с милицией  в 90-х, когда меня, на тот момент человека без гражданства,  пытались  обирать на каждом шагу, и уже когда я стал предпринимателем, искали способы  «ошкурить» мое предприятие,  мнение о правоохранителях стало устойчивым и непоколебимым. И даже термин вывел: «Менталитет от слова «мент». Я ведь и юридическую академию закончил для того, чтобы в первую очередь научиться защищать себя. И адвокатом стал тоже.
     Теперь понятно, почему «приземлить мента» для меня было делом чести, доблести  и геройства, тем более что система своих отдает только в крайнем случае.
     Ну и вот случилась такая история. Как-то появилась организованная группа лиц, состоявшая из следователя прокуратуры, сотрудников милиции  и мошенника Румына, который и возглавлял её. И решили они под видом мнимой проверки моего банка в рамках уголовного дела  получить с него денег. Следователь изготовил постановление  о проведении обысков в банке и дополнительном офисе (допофисе) по принципу: если чего-то найдут криминальное, то денег попросят много, а если нет, то просто помешают работать и дальше, как сторгуются. Но все это выяснилось позже, хотя и предполагалось с самого начала.
     Мне позвонили и сказали, что в головном  и дополнительных офисах обыск и собираются выносить сервера с банковской информацией. Я быстро распечатываю постановление Конституционного суда РФ, которое запрещает без судебного  решения изымать сведения, содержащие банковскую тайну физических лиц, т.е. граждан. А на серверах хранится информация и по гражданам, и по организациям. Для начала надо информацию отсортировать. Но задача следователя другая: без сервера банк работать не может, поставить новые серверы и восстановить  информацию очень долго и хлопотно, более того, может рухнуть репутация банка и он в итоге разорится. Расчет мошенников был простым и надежным. 
     Я захожу в банк. Ничего нового. Обычный милицейский налет: внезапный, стремительный и неудержимый, как диарея. По коридорам к стенам жмутся испуганные сотрудники банка, опера все выгребают  из шкафов, что-то пакуют в коробки. Один из них - Алексей разговаривает с кем-то по мобильнику, как я понял координирует действия: обыск происходил не только в головном офисе, но и в дополнительном. Судебного решения на изъятие банковской  информации о частных лицах у него нет. Я отдаю ему копию постановления Конституционного суда и поясняю перспективы дальнейшей службы того, кто только прикоснется к серверам пальцем. Алексей оказался на удивление вменяемым, внимательно прочитал  постановление КС, а затем позвонил следователю и сказал, что сервера изымать не будет и если следователю так хочется, пусть приезжает и делает это самостоятельно. Опера собрали бумаги, оформили протокол обыска и ушли. Это все, что я на тот момент знал и видел.
     Где-то через полгода ко мне позвонили из банка и попросили поучаствовать в суде в качестве представителя потерпевшего, т.е. банка. Я приехал в банк и узнал все подробности дела, в рамках которого проводился тот самый обыск. После обыска на руководство допофиса банка  вышел руководитель группы Румын и потребовал, насколько я помню, пятьдесят тысяч долларов. Весьма скромно. Во-первых, допофис не весь банк, во-вторых, ничего криминального не нашли.
     Руководство записало беседу на диктофон, вышло на службу собственной безопасности МВД. Результат сказался моментально. Оказывается, Румын, как профессиональный мошенник,  «стоял на ушах», т.е. был в разработке и его переговоры писались. Как только по нему сделали запрос, пришла полная информация по делу, начиная с момента зарождения у него идеи вымогательства. Т.е. он всё обсуждал по телефону с подельником -  прокурорским следователем. Буквально через неделю группу арестовали, ушел только прокурорский. Взяли оперов, в том числе и того самого Алексея, а так же мошенника Румына. От меня требовалось выступить в  суде в качестве представителя потерпевшего, просто поддержать выдвинутое обвинение. И всё. Только одно заседание. 
     Тут надо пояснить порядок ведения  судебного процесса. В самом начале государственный обвинитель, он же прокурор, зачитывает обвинение. Суд обязательно спрашивает представителя потерпевшего, согласен ли он с обвинением. А потом уже допросы свидетелей, подсудимых, исследование доказательств. затем прения, вердикт присяжных (это был суд присяжных) и приговор. Потерпевшему  обязательно быть только на предъявлении обвинения, а затем только по желанию. 
     На скамье за решеткой сидели, четыре опера и Румын.  Алексей был под подпиской, т.е. временно свободный. У всех были адвокаты. Начинается процесс. Я сижу рядом с прокурором. Прокурор глубокого пенсионного возраста, в деле вообще ничего не понимает. Зато у него есть значок парашютиста. Но этого не достаточно.  Дело сложное – все, что касается деятельности банка, требует специальных познаний. Даже в милиции есть подразделения, которые специализируются на банках,  там сотрудники  еще что-то знают. В прокуратуре такого нет. А подсудимые  будут защищаться и оперировать такими категориями, о которых мало кто знает. Присяжные тоже ничего в этом не понимают. Уголовный суд тоже. Я разбираюсь, но это не моё дело.
     Первая половина заседания до перерыва на обед была посвящена выбору присяжных и зачитыванию обвинения. Вдруг я слышу от прокурора-парашютиста о том, что Алексей, оказывается,  при обыске был в допофисе, хотя я лично видел его в головном – следователь, который писал обвинение явно напортачил.   Но сделать уже ничего невозможно, т.к. прокурор в процессе – это только название, по факту он говорящая голова, которая не имеет самостоятельности, она озвучивает то, что написал следователь и утвердил прокурор района. Я говорю «поддерживаю» и жду перерыва, чтобы уйти. Объявляют перерыв.
     В коридоре ко мне подходят Алексей и его защитник Володя –  талантливый и известный адвокат, председатель коллегии, прекрасный специалист по судам с участием присяжных. Алексей говорит: 
     - Вы же видите, какой бред, мы же в тот день с Вами встречались в головном офисе, а не в дополнительном, и я отказался выполнять указание по изъятию серверов. 
     Его защитник  Володя, в свою очередь, говорит: 
     - Коллега, смотрите, если с остальными все понятно, то мой (т.е. Алексей)  не при делах, ему дали команду, начнем  допрашивать свидетелей и его руководство, сами убедитесь! Там просто людей не хватало, его и отправили туда для массовости, он вообще ничего не знал.
     Мне было все равно, я собирался уходить из процесса. Оно мне надо – допрашивать свидетелей, руководство милиции, особенно при таком корявом обвинении? И в это время ко  мне подходят адвокаты остальных вымогателей и доступным относительно цензурным  языком объясняют мне, что я, мягко говоря,  козёл. Потому что, как адвокат я не должен поддерживать обвинение, помогать сажать людей, что они сами бывшие сотрудники, что они найдут способ «вытащить» своих, а мне напакостить. Что-то еще плели про адвокатскую этику и солидарность. Вот это они сделали зря. Я решил вернуться в процесс и подсобить прокурору, уйти всегда успею.  А суд присяжных – это не просто суд, обвинение должно убедить абсолютно непосвященных людей с улицы в виновности подсудимых, при этом сделать это понятно и доступно. На мою защиту встал адвокат Алексея: «Вы чего? Он выполняет свою работу, это его обязанность. Оно вам надо, если он начнет помогать прокурору?» Но было уже поздно.
     После перерыва начался допрос свидетелей, в частности, милицейского руководства, непосредственных начальников подсудимых. Вышел первый свидетель.  
     Теперь, чтобы было понятно: опера (оперативные сотрудники) в рамках выявления преступлений занимаются непосредственно розыском, т.е. сбором информации, документов, задержаниями, а так же  сопровождением уголовных дел. Следователи – это кабинетные чиновники. Они сами в оперативных мероприятиях участия не принимают. Они возбуждают уголовные дела, ведут их, и в рамках этих дел выдают поручения операм, которые обязаны эти поручения исполнять. Иногда, как и в нашем случае, следователь и опера сбиваются в преступную группу «оборотней в погонах» для решения «шкурных» вопросов, т.е. с целью вымогательства. У оперов есть свой начальник, который  руководит их деятельностью и несет за них ответственность. Он  всегда в курсе их истинных целей, задач  и действий.
     Вот такого начальника  мы и допрашивали. Обвинитель задал несколько дежурных  вопросов.  Начальник начал выгораживать подсудимых и вдохновенно  врать. Он говорил, что они все делали по закону, сознательно пришли в банк в конце банковского (есть такое понятие)  дня, когда банк уже не делает переводы, т.е. никак не мешали его деятельности, т.е. никакого ущерба не нанесли. Дальше с надрывом давит на классовое чувство присяжных заседателей: банк нехороший, всех обворовывает, жирует, а они чуть ли не «робин гуды» современности. Все верят,  никто ж специфики не знает. 
     Даю человеку выговориться, за это время быстро смотрю материалы  дела, потом встаю, обращаю внимание  суда на время начала обыска, оно отражено в протоколе, и вкрадчиво спрашиваю: 
     - Как же вы никакого ущерба не нанесли, если банковский день заканчивается в пять часов, последние проводки (переводы денег), в том числе в бюджет, должны быть произведены в три часа дня, а вы заблокировали работу банка в два часа? Зачем вы вводите суд в заблуждение? Уважаемый суд, прошу направить запрос в Центральный банк России о предоставлении информации о порядке проведения платежей между банками, в том числе и об установленном времени платежей. Кроме того, прошу вынести частное постановление в адрес прокуратуры о привлечении этого свидетеля к уголовной ответственности за дачу заведомо ложных показаний! 
     В зале оживление, люди начинают что-то понимать. А свидетель начинает покрываться пятнами: он же ж начальник, к такому не привык, а меня уже понесло. Судья перехватывает инициативу и начинает задавать свои вопросы, похлеще моих. Свидетель начинает заикаться, пьет воду, состояние близкое к потере сознания. Прокурор самоустранился. А зачем напрягаться, если я делаю его работу? Из показаний свидетеля  – начальника становится понятно, что он все знал, понимал и был одним из инициаторов  этой аферы. Правда, по поводу Алексея он говорит, что его включил в группу на обыск, потому как  не хватало людей, он вообще был из другого подразделения. Но мне  все равно – я  уже в образе. Я вижу страх в глазах врага и ликую. Смотрю на присяжных, подсудимых и их защитников. Присяжные с интересом   слушают. Подсудимые и защита заметно грустят. Допрос свидетеля закончен. Объявлен перерыв до завтра, я ухожу ну очень  довольный собой. И вдруг судья мне говорит, при чем так, что все слышат:
     - Потерпевший, я жду вас завтра, нам тут без вас будет скучно.
      Говорю: 
     - Понял,  –  и мило улыбаюсь адвокатам, те понимают, что за «козла» придется отвечать, причем сроками заключения своих подзащитных. 
     В суд я ходил регулярно и методично разваливал линию защиты. Сказать, что меня  адвокаты подсудимых не любили,  это ничего не сказать. Нормально разговаривал со мной один Володя. Уже после суда он мне сказал: «Там тебе адвокаты  денег собрали, чтобы ты рот закрыл, просили, чтобы я тебе передал, я сказал, что ты не возьмешь, только хуже будет. Я тебе тогда не сказал, иначе ты бы совсем озверел». 
     Ну вот, дело идет к прениям. Это когда по окончанию судебного следствия прокурор  просит наказать, а адвокаты просят не сажать или чтобы дали меньше, чем просит прокурор. Я доволен проделанной работой и предвкушаю, как опера пойдут по этапу, а я  буду пугать других  ментов приговором, в котором  написано: «при участии представителя потерпевшего адвоката Макарова».
     И тут за день до прений ко мне подходит защитник  Алексея адвокат Володя и говорит: 
     - Ты, конечно, принимай решение сам, только неправильно это, грех. Ты же видишь, что мой невиновен, ну упекут его сейчас под шумок вместе со всеми на лет на пять, и кому от этого польза? Прокурору все равно, ему бы только обвинительный приговор, а здесь человеку ни за что ни про что жизнь поломают.
     Я взвился:
     - А когда менты людей кошмарят ни за что ни про что, знаешь, сколько лично мне они крови выпили, людей за людей не считают, это как?
      А он  спокойно продолжает: 
     - Ты подожди, не кипятись, я тебя уже хорошо понял, только я ведь знаю, как это, сам  невиновно отсидел пять лет, хоть до этого был начальником управления в ГСУ. Подставили меня,  оправдан был, восстановлен в звании и должности, только после этого служить не захотел, ушел в адвокатуру и сейчас защищаю вот таких. Поверь, там не все сволочи. И этот нормальный парень. Ты пожалей его, через себя переступи и просто пожалей, он и так уже натерпелся, прояви великодушие. Кто его знает, как жизнь обернется?
     Я ехал домой, и на душе становилось неуютно. Состояние менялось: от  победного  ликования  до полной  неуверенности и тревоги. 
     Ночь  почти  не спал -  терзался. Мне было неловко перед судьей, потому что фактически на мне держалось все обвинение, так как  следователь, который вел это дело, допустил массу ошибок. А над гособвинителем присяжные откровенно смеются. Кроме  того, это же противоречило моим убеждениям: что значит  пожалеть? Кого, мента? Я сейчас пожалею этого, так присяжные и остальных оправдают, а там ребята еще те – один из них  скромный лейтенант в двадцать три года летал на Сейшельские острова свадьбу справлять, а это минимум двадцать пять тысяч долларов! Кого жалеть? Как?  Для меня это было равносильно предательству идеи социальной справедливости и дела, которым я занимаюсь. А с другой стороны, ведь действительно, вина Алексея не доказана, я сам его видел  во время обыска, вел  он себя адекватно и  в рамках закона. Что ж я, мент поганый, невиновных сажать? Чем дальше, тем больше я заводился. Какая жалость? Я начинал ненавидеть и Алексея, и его адвоката за то, что они поставили меня в такую позу выбора. Махнул рукой  на все и постарался уснуть.
     В суд  явился не выспавшийся и злой. Прокурор выступает в прениях, повторяет  бредовый текст обвинения и просит всем реальные сроки, я уже не помню, кому и  сколько, помню, что реальные. Мне надо выступать, я иду к трибуне и не знаю, что говорить. Встаю, смотрю на зал, присяжные ждут от меня как всегда чего-нибудь занимательного, судья смотрит подбадривающе,  подсудимые съежились,  Алексей сидит,  обреченно опустив голову, его адвокат Володя  смотрит куда-то вдаль. 
     Витя, тут бы уместно было написать, что я расчувствовался, пустил слезу и пузыри  и выступил с пламенной речью в защиту Алексея, и просил о снисхождении, о его бедных детях  и это был бы святочный рассказ. Ага, как же! Мне вообще не до него, меня трясет. 
     Набираю в грудь воздуха и заявляю:
     - Уважаемый суд, уважаемые присяжные заседатели, я буду краток:  считаю, что судебным следствием установлена и доказана вина всех подсудимых. – Запинаюсь, смотрю в зал, на Алексея и его адвоката и чувствую, что я на них злюсь. Злюсь за то, что меня лишили уверенности в себе, в своей правоте, но понимаю, что, хоть и не хочу, не могу поступить иначе, вот не могу и всё.  Я хочу быстрее уйти. Перевожу дух и продолжаю, 
     - Доказана вина всех, за исключением Алексея, которого попользовало его руководство, и  на его месте должен сидеть начальник, которого мы допрашивали в начале судебного следствия...
     Если бы у судьи был при себе пистолет, она бы меня пристрелила. Но пистолета не было, и она  сказала:
     - Всё, потерпевший, достаточно, вы все сказали, мы вас услышали, можете быть свободны…
     Я ушел. Даже не ушел, а убежал.
     А потом позвонил Володя: 
     - Присяжные вынесли оправдательный вердикт. 
     И меня отпустило. Отпустило так, что я завалился спать и  часов пятнадцать  спал сном абсолютно счастливого человека. 
     Витя, а я ведь сейчас, через пятнадцать лет,  когда начал писать, и вспоминать поминутно, что и как было, задумался: а пожалел ли я Алексея или нет. Я ведь всё делал наперекор себе. Мне было физически плохо. Что это вообще было? 
     Получается, что жалость к другому – это в первую очередь поступок, который требует самоотдачи,  когда ты должен поступать «по Евангелию»  независимо от того, что ты чувствуешь  и как относишься к другому, когда  добровольно, с кровью отрываешь от  себя  и отдаешь другому,  даже если этот другой  враг,  даже если сам этого не хочешь? Оказывается, жалеть – это отдавать, а не плакать по поводу: «Зачем Герасим утопил Муму?»
     Одно дело размазывать сопли и слёзы при виде сироты, дать ему  конфетку  и потом  млеть от собственных переживаний и прекраснодушия, а другое дело – дать сироте дом и семью, со всеми испытаниями, которые имеются в семейной жизни, взвалить на себя все его проблемы, претерпевать ради него, как это делал мой покойный друг Андрей Завражнов, директор православного приюта «Рождественский», бросивший успешный бизнес  и вырастивший и воспитавший в Боге более трехсот детей.  
     Это выбор: себе или другим. Но если так тяжело делать выбор, но выберешь то, что должен, то почему потом так легко?
     Мне видится, что покойный архимандрит Кирилл Павлов ответил на этот вопрос словами: «Жалей людей и Бог пожалеет тебя». И что тут скажешь, кроме «Аминь!»
     Ну посуди сам, месяца через три после суда  у нас с Алексеем завязались очень добрые отношения, он действительно оказался очень достойным человеком, и  теперь он для меня Лёша.  Более того, он меня познакомил со своими друзьями и выяснилось, что действительно «не все в милиции такие». Один из его друзей Володя (он же  «Гламурный опер») теперь  мой кум, один из самых близких мне по духу людей. За всю свою службу не взял ни с кого никогда ни копейки. Мы с ним на пару когда-то носились на машине по области и вычисляли педофилов. И было это в строжайшей секретности, чтобы об этом не узнали «крышующие» менты.  Верующий человек, который по-настоящему уверовал, когда попал в Беслан, и потом его от уголовной ответственности спасал Николай Чудотворец (о Гламурном опере я напишу отдельно). Настоящий русский патриот.
     А Володя  меня в свою очередь познакомил со своим начальником Генералом, настоящим державником. Генерал, будучи заместителем начальника ГУВД одной из областей, подобрал Опера, который в силу своей принципиальной натуры не прошел аттестацию, когда милицию превращали в полицию. Генерал за всю свою службу тоже не взял ни у кого ничего, беспощадно «сажал» подчиненных-взяточников, пользовался огромным авторитетом у людей и именно он помог добыть для нашего Черноморского казачества автобус, который у нас на Донбассе выполнял функции и передвижного храма, и антисектантского центра во имя иконы Матери Божией Державной,  и просто транспортного средства для доставки на позиции БК и эвакуации раненых. А на  последнем месте службы Генерал договорился в Епархии, и на территории ГУВД в часовне  каждый понедельник перед планеркой служился молебен. И всех обязал присутствовать на молебне: «Меня не боитесь, так хоть Бога побойтесь!» 
     Это только два наиболее ярких человека, которых Господь через Алексея послал мне. Ко мне до сих пор по рекомендации Алексея приходят люди за помощью,  что в свою очередь дает мне материальный достаток, и  позволяет помогать храмам и людям Донбасса. 
     Вот так, Витя, пожалел я   человека и ни разу не пожалел. Чего и всем искренне желаю!
 

Всего просмотров: 3146

Оставлено комментариев: 1

Понравилось: 8