Державный путь
От редакции
Не так давно заместителем председателя Всемирного Русского Народного Собора стал известный предприниматель и меценат Константин Малофеев. В ходе работы XXIII заседания Собора, посвященного проблемам демографии, он обозначил тему следующего заседания. Звучит она громко – «Русская мечта – 2050». Автор названия – известный писатель, публицист и общественный деятель Александр Проханов, человек революционной настроенности.
Константин Малофеев, комментируя выдвинутую им тему, заявил: "Это – стратегия развития страны, которая, по благословению Святейшего Патриарха, разрабатывается в комитетах Собора, ведущими экспертами… мы хотели бы предоставить политическому руководству страны наше видение развития страны."
Мы, в свою очередь, почитаем название проекта крайне неудачным, провокационным. В Священном Писании, как и в Священном Предании, нет слова «мечта» или производных от него, употребленных с нравственно положительной оценкой. Зато с отрицательной – сколько угодно. Возьмем для примера послание святого апостола Иуды: «Как Содом и Гоморра и окрестные города, подобно им блудодействовавшие и ходившие за иною плотию, подвергшись казни огня вечного, поставлены в пример, - так точно будет и с сими мечтателями, которые оскверняют плоть, отвергают начальства и злословят высокие власти» (Иуд. 1, 7).
Слово «мечта», мягко говоря, не является традиционным для русского народного самосознания. А если так, название проекта можно расценивать как диверсию, направленную против души русского народа. Намечтать всяких благ можно, конечно, сколько угодно. Однако благословит ли Бог эти мечтания? Если они будут поставлены на место веры, надежды, любви; на место упования и страха Божия?
Ниже мы приводим статью священника Александра Шумского, написанную еще в 2003 году, где сопоставляются понятия мечты и надежды. В свете последних событий она звучит весьма актуально.
Начиная с «Философских писем» и «Апологии сумасшедшего» П.Я. Чаадаева, в русском образованном обществе идет нескончаемый спор: чем Россия отличается от Запада, в чем заключается ее особенный путь и есть ли он вообще?
СЕГОДНЯ этот спор получает новый импульс и не только не утихает, но все более разгорается и обостряется. Становится для всех очевидным, что проблема «Россия и Запад» — стержневая проблема современности. От нее нам уже никуда не уйти, так как она, приобретя тотальный характер, буквально вошла в каждый дом и, можно даже сказать, стала неотъемлемым элементом быта (обменные валютные пункты, тефалевские чайники, иномарки, буквари Джорджа Сороса и т.п.).
В своей статье я хотел бы обратить особое внимание на один сущностный вопрос рассматриваемой проблемы — отношение к христианскому идеалу в России и на Западе. Но для того, чтобы в той или иной мере раскрыть поставленный вопрос, необходимо прежде всего сопоставить наиболее важные, как мне представляется, особенности душевного склада русского и западного человека.
Говоря о русском богоискательстве, нельзя не обратить внимание на такое особенное явление, как русская тоска. Интересно, что точного аналога этого слова в европейских языках не существует. Выдающийся австрийский поэт Р.-М. Рильке, страстный поклонник России и русской культуры, жаловался нашему известному художнику А.Н. Бенуа (корявость слога письма объясняется тем, что Рильке пытался изъясняться со своим корреспондентом на его языке): «...Как трудно для меня, что я должен писать на том языке (т. е. немецком. — А.Ш.), в котором нет имени того чувства, который (так в тексте. — А.Ш.) самое главное чувство в моей жизни: тоска. Что это Sehnsucht? Нам надо глядеть в словарь, как переводить: «тоска». Там разные слова можем найти, как, например: «боязнь», «сердечная боль» — все вплоть до «скуки». Но вы будете соглашаться, если скажу, что, по-моему, ни одно из десяти слов не дает смысл именно «тоски». И ведь это потому, что немец вовсе не тоскует, и его Sehnsucht вовсе не то, а совсем другое — сентиментальное состояние души, из которого никогда не выйдет ничего хорошего. Но из «тоски» народились величайшие художники, богатыри и чудотворцы русской земли».
Достаточно заглянуть в соответствующие словари, чтобы убедиться — в английском и французском языках «тоска» также переводится далеко не адекватно: «меланхолия», «грусть», «страх», «вялость» и т.д. Видимо, тоска как метафизическое состояние души в принципе не присуща западным людям, и наиболее чуткие из них видят в этом глубокую ущербность романо-германской цивилизации. Так, например, знаменитый философ Фридрих Ницше (кстати, тоже русофил) как-то сказал: «Я обменял бы все счастье Запада на русский лад быть печальным» (ясно, что речь здесь идет именно о тоске).
Русская тоска — явление неоднозначное. Если она не просвещена Солнцем Правды — Иисусом Христом, то она вырождается в то, что описано у А.Блока в поэме «Двенадцать»: «Скука, скучная, смертная». Если же она оплодотворена Духом Святым, то рождается святость. Собственно с просветленной, благой тоски по Богу и начинается путь русского странника в поисках истины. Лишь немногие западные люди понимают, что в этой благой тоске — последняя надежда для всего человечества. К имени Рильке здесь следует добавить английского писателя Г.К. Честертона. Не случайно в его блестящем романе «Шар и Крест» олицетворением светлой надежды стал православный монах Михаил. Вероятнее всего, что его прототипом был святой праведный отец Иоанн Кронштадтский. В самый критический момент романа, когда бушующее пламя готово было поглотить все живое, один из главных героев произведения — шотландец Макиен, обращаясь к отцу Михаилу, «закричал очень громко: «Отец, спаси нас!..» Когда затихли отзвуки макиенова крика, огонь лежал между двумя мирными холмами, а между ними, как по долине, шел маленький старец и пел, словно в весеннем лесу». Удивительно пасхальная интонация! Невольно вспоминается преп. Серафим Саровский и его слова: «Радость моя».
Большинству западных людей трудно понять Честертона, хотя бы потому, что само слово «надежда» им не близко, так же, как и слово «тоска». Ведь надежда — одно из тех светлых состояний духа, в котором нет места самомнению, самоутверждению, гордыне. Надежда — это смиренное ожидание Божией милости, упование на Бога, а не на свои силы, состояние внешне пассивное, но внутренне молитвенно активное. Надежда — это благодатный Божий дар. И, естественно, что говоря о Надежде, мы не можем не вспомнить о Вере и Любви. Именно на них опирается Надежда.
У западного человека вместо Надежды — мечта. (Недаром в США, нынешнем центре западной цивилизации, главная категория национальной жизни, стремление к успеху, именуется — «американской мечтой».) На первый взгляд, здесь есть что-то похожее. Но на самом деле между ними нет ничего общего, потому что, если Надежда — это смиренное, терпеливое ожидание или упование, то мечта — это лихорадочное, нетерпеливое желание. Надежда — не от мира сего, мечта — исключительно в мире сем. Мечтательность — это затемненное состояние духа. Она держится на самоутверждении, внутреннем беспокойстве и страшной внешней активности и агрессивности, все сокрушающих на своем пути. Мечтательность — духовная болезнь, один из видов одержимости. Мерилом мечтательности является так называемый успех, достигаемый любой ценой. Поэтому мечтательность несовместима с подлинной любовью к ближнему и истинной верой в Бога. У мечтателя любовь к ближнему вырождается в сентиментальность, а вера в Бога искажается самыми нелепыми человеческими измышлениями.
Вся история Запада поражает именно своей мечтательностью. П.Я. Чаадаев в первом философическом письме определял ее (т.е. мечтательность) как «игру сил» и сожалел о том, что в нашей истории не было ничего подобного. Позже мыслитель этот взгляд в значительной мере пересмотрел. Мечтательностью вдохновлялись крестовые походы, приведшие в конце концов к разорению и упадку мирового православного центра II Рима — Константинополя. Мечтательность толкала толпы рыцарей на поиск чаши Грааля, в которой якобы осталась кровь Спасителя. Мечтательность привела несчастного Франциска Ассизского в состояние крайнего нервного возбуждения, которое католический мир принял за Божие откровение и сделал критерием святости. Мечтательность заставляла десятки поколений немцев верить, что в какой-то горе сидит Фридрих Барбаросса с огромной рыжей бородой и ждет своего часа. Один из таких мрачных мечтателей, Адольф Гитлер, совершенно серьезно снаряжал специальные экспедиции в Тибет для обнаружения останков каких-то пятиметровых древних арийцев. Он был убежден, что это поможет ему завоевать весь мир. Можно только перекреститься и воскликнуть: «Слава Богу, что у нас не было такой «игры сил»!»
Русским людям не могло прийти в голову искать чашу Грааля в далекой и чужой земле, потому что:
Удрученный ношей крестной,
Всю тебя, земля родная,
В рабском виде Царь Небесный
Исходил, благословляя.
(Ф.И. Тютчев)
В этом стихотворении поэт удивительно проникновенно и точно передает образ Святой Руси. Каждому самому последнему русскому грешнику было известно, что существует Святая Русь, и чтобы увидеть ее и соприкоснуться с ней, требовалось только одно — глубокое покаяние. В наших храмах всегда пели и поют: «Русь Святая, храни веру Православную, в ней же тебе утверждение». Но я не могу себе представить, чтобы в католическом храме запели что-нибудь вроде: «Германия Святая» и т.д. Другое дело — знаменитая мюнхенская пивная, где сотни краснолицых дядек, раскачиваясь с огромными пивными кружками в руках, мрачно поют о том, что Германия превыше всего.
ИТАК, у нас идеал Святой Руси, который обретается Верой, Надеждой и Любовью; у них цель — Германия или Америка превыше всего, достигаемая тем, что Ницше в своей теории называл «по ту сторону добра и зла», и что на практике всегда оборачивалось и оборачивается бандитским беспределом мирового масштаба. Складывается такое впечатление, что на Западе в новейшее время утрачено само понятие идеала и остались лишь одни цели или интересы, совершенно безразличные к духовно-нравственным ценностям, из которых произрастает идеал.
Только мечтательный западный ум мог создать, пожалуй, самую страшную и действенную антидуховную триаду — Свобода, Равенство, Братство. Она точно направлена против христианской триады — Вера, Надежда, Любовь. Безблагодатная свобода, т.е. свобода от Бога, направлена против Веры в Святую Божественную Троицу; мечта о равенстве в глобальном земном человейнике (термин А.Зиновьева) — против православной Надежды на спасение души и обретение Царствия Небесного; мнимое братство — против подлинной Любви к ближнему во Христе.
Первая попытка в истории человечества воплотить в жизнь триаду Свобода, Равенство, Братство была предпринята строителями Вавилонской башни. Они и явились первыми мечтателями. С тех пор и по сей день не прекращаются подобные эксперименты. Ясно одно: мечтательность — самое опасное состояние человеческого сознания.
Справедливости ради надо признать, что и русское общество в некоторые периоды своего исторического бытия заражалось бациллой мечтательности. Так было, например, в Смутное время, при Петре I, несколько раз в XX столетии. Но это, на мой взгляд, носило скорее характер внешнего искушения и не может считаться проявлением онтологического, природного свойства русской души. Мы за нашу мечтательность расплатились страшной, кровавой ценой. Разница между Западом и Россией здесь в том, что если для западной души мечтательность как бы естественное и непреходящее состояние, то для русской души оно наносное и преходящее.
Может возникнуть такой вопрос: как мечтательность западного человека сочетается с его рационализмом и прагматизмом? На первый взгляд, здесь как будто содержится противоречие. Но на самом деле мечтательность как раз предполагает наличие особых способностей к земному устроению. Дело в том, что главный смысл мечты и ее основная задача — свести небо на землю и построить земной рай. Вот, собственно, откуда у западных людей такая неуемная энергия по обустройству своего земного бытия. Мечтательный взгляд никогда не обращается к Небу, он устремлен на землю и перед собой, на линию горизонта. Мечтательность — одно из проявлений прямой перспективы западной души. Взгляд русского человека с Надеждой устремлен на Небо, к Богу, в ожидании Его милости, что соответствует обратной перспективе русской души.
ПРЕПОДОБНЫЙ Силуан Афонский, один из замечательных подвижников нашего времени, сказал как-то, что если бы русский человек отвернул свой взгляд от неба и устремил его на землю, то мог бы создать такое, что Западу и не снилось. Но тогда русский человек сделался бы банальным мечтателем и некому было бы напомнить людям об их высшем призвании.
У Запада нет лекарства от болезни мечтательности, а у нас есть — это Православие, т. е. Церковь. Только она позволяет нам не потерять окончательно ориентацию в духовно-нравственном пространстве и неуклонно выправляет траекторию нашего духовного движения. Вот почему русскому народу всегда в конечном счете удается разметать туман мечтательности и встать на непоколебимую основу Надежды, питаемой Верой и Любовью. Поэтому нет ничего удивительного в том, что авторитетнейший в недавнем прошлом политический деятель США Генри Киссинджер, а вслед за ним его прилежная ученица Мадлен Олбрайт заявляют, что самое страшное для Запада — это восстановление Православной России.
Теперь вернемся к вопросу, поставленному в начале статьи — отношению к христианскому идеалу на Западе и в России.
В советский период истории Запад неустанно внушал всему миру мысль о том, что Россия — оплот богоборчества и атеизма. Это был лейтмотив всей антикоммунистической западной пропаганды. И надо признать — многое из того, что вещали «вражьи голоса», трудно оспорить. Действительно в СССР преследовалась Церковь, репрессировались духовенство и миряне, пропагандировался атеизм. Что тут возразишь? Это трагические страницы русской жизни. Естественно, что у советских слушателей радиостанций «Голос Америки», «Свободная Европа» или у читателей подпольной, диссидентской литературы неизбежно возникала мысль, что, дескать, на Западе совсем иное отношение к вере в Бога, к Церкви. И вот здесь заключалась главная сложность. Трудно было объяснить советскому человеку, в том числе и верующему, что на самом деле все выглядит иначе. Да, в западных странах практически не было открытых массовых гонений на Церковь, верующих. Но отсутствие гонений не есть показатель высокого уровня религиозности общества. Скорее наоборот — это признак теплохладности души, равнодушия к вере, нравственной опустошенности.
Православная Церковь учит, что искажение догматов христианской веры, на которых зиждется христианский идеал, неизбежно приводит к повреждению нравственной жизни общества и личности. На протяжении столетий мечтательный Запад методично расшатывал основы христианской веры и искажал христианский идеал, приспосабливая его к своим утилитарным нуждам и потребностям. Россия же никогда не искажала этого идеала, а либо забывала его на время, либо отменяла. В этом между ними и нами качественная разница. Невозможно представить себе, например, русского царя, который попытался бы изменить Символ Веры. Даже Петр I при всех своих симпатиях к протестантизму не дерзал этого делать. Я убежден, что даже сама мысль такого рода не могла прийти ему в голову. А Карл Великий, мечтавший сравняться в славе и величии с византийскими императорами, ничтоже сумняшеся, вводит свои поправки во Святая Святых, т.е. в Символ Веры.
Большевистская революция, которую все «прогрессивное человечество» считает самым страшным злом на земле, не искажала христианский идеал. Она просто отменяла его, запрещала, чем в сущности его же и утверждала. Жалкие попытки исказить этот идеал через обновленчество провалились, не успев начаться. В смысле духовных последствий гораздо опаснее была Февральская революция.
На Западе, повторю еще раз, денно и нощно трудятся именно над искажением христианского идеала. В этом направлении там достигнуты колоссальные «успехи». Ведущие протестантские богословы нагло утверждают, что Господь Иисус Христос был всего лишь человеком, а не Богочеловеком. А чего стоит, например, разрешение частью англиканского епископата церковных браков представителей так называемых сексуальных меньшинств! А женское «священство»!
В Италии и Польше, в некоторых католических храмах устраивают мессы для животных. Ни один большевик до такого не додумался! Вот — реальные плоды жизни и деятельности великого мечтателя Франциска Ассизского.
Наверное, кто-нибудь скажет, что я слишком резко говорю о Западе, преувеличиваю наши различия. Но вспомним, что писал Ф.И. Тютчев в середине XIX века: «...между нами и ими нет уже ничего нейтрального». Если не было уже ничего нейтрального, т.е. примиряющего, дающего основу для взаимопонимания, в XIX веке, то что говорить про наше время!
Не раз уже говорилось, что Россия идеократическая страна. Наши внутренние и внешние недруги больше всего на свете боятся восстановления русской идеологии. Нам пытаются навязать совершенно чуждую идеологему — «американскую мечту». Противопоставим же ей нашу Русскую Надежду!
Священник Александр Шумский
Всего просмотров: 2270
Оставлено комментариев: 0
Понравилось: 8
